Сынам Невы не свергнуть ига власти, И чернь крылатым идолом взойдет Для Индии уснувшей, для Китая Для черных стран не верящих в восход. Вот
Стихотворения поэта Вагинов Константин Константинович
Спит в ресницах твоих золоченых Мой старинный умерший сад, За окном моим ходят волны, Бури свист и звезд голоса, Но в ресницах твоих прохлада,
У каждого во рту нога его соседа, А степь сияет. Летний вечер тих. Я в мертвом поезде на Север еду, в город Где солнце
Крутым быком пересекая стены, Упал на площадь виноградный стих. Что делать нам, какой суровой карой Ему сиянье славы возвратим? Мы закуем его в тяжелые
Бегает по полю ночь. Никак не может в землю уйти. Напрягает ветви дуб Последним сладострастьем, А я сижу с куском Рима в левой ноге.
Мы Запада последние осколки В стране тесовых изб и азиатских вьюг. Удел Овидия влачим мы в нашем доме… — Да будь смелей, я поддержу,
Подделки юную любовь напоминают, Глубокомысленно на полочках стоят. Так нежные сердца кому-то подражают, Заемным опытом пытаются сиять. Но первая любовь, она благоухает, Она, безумная,
Норд-ост гнул пальмы, мушмулу, маслины И веллингтонию, как деву, колебал. Ступеньки лестниц, словно пелерины, К плечам пришиты были скал. По берегу подземному блуждая, Я
Чернеет ночь в моей руке подъятой, Душа повисла шаром на губах; А лодка все бежит во ржи зеленоватой, Пропахло рожью солнце в облаках. Что
О, сколько лет я превращался в эхо, В стоящий вихрь развалин теневых. Теперь я вырвался, свободный и скользящий, И на балкон взошел, где юность
Отшельником живу, Екатерининский канал 105. За окнами растет ромашка, клевер дикий, Из-за разбитых каменных ворот Я слышу Грузии, Азербайджана крики. Из кукурузы хлеб, прогорклая
I Любовь страшна не смертью поцелуя, Но скитом яблочным, монашеской ольхой, Что пронесутся в голосе любимой С подщелкиваньем резким: «Упокой». Давно легли рассеянные пальцы
Звукоподобие проснулось, Лицом к поэту повернулось И медленно, как автомат, Сказало: Сегодня вставил ты глаза мне И сердце в грудь мою вогнал. Уже я
Как ночь бессонную зима напоминает, И лица желтые, несвежие глаза, И солнца луч природу обольщает, Как незаслуженный и лучезарный взгляд. Среди пытающихся распуститься, Средь
Уж сизый дым влетает в окна, Простертый на диване труп Все ищет взорами волокна Хрустальных дней разъятую игру. И тихий свет над колыбелью, Когда
В глазах арапа ночь и горы Скользит холодный скользкий Стикс И вихрь бьет из глаз упорный Фонтаны, статуи, кусты. И этот вечер благовонный Уже
В одежде из старинных слов На фоне мраморного хора Свой острый лик я погрузил в партер, Но лилия явилась мне из хора. В ее
Зарею лунною, когда я спал, я вышел, Оставив спать свой образ на земле. Над ним шумел листвою переливной Пустынный парк военных дней. Куда итти
Плывут в тарелке оттоманские фелюги И по углам лари стоят. И девушка над Баха фугой Живет сто лет тому назад. О, этот дом и
Проспекты целятся стволами в зори; Расплески зорь стекают по асфальту к нам, И верфи их переливают в море, В Неву, в озера, в Беломорканал.
О, заверни в конфектную бумажку Храм Соломона с светом желтых свеч. Пусть ест его чиновник важно И девушка с возлюбленным в траве. Крылами сердце
Сегодня — дыры, не зрачки у глаз, Как холоден твой лик, проплаканы ресницы, Вдали опять адмиралтейская игла Заблещет, блещет в утренней зарнице. И может
Я восполненья не искал В своем пространстве Я видел образ женщины, она С лицом, как виноград, полупрозрачным, Росла со мной и пела и цвела.
Я стал просвечивающей формой, Свисающейся веткой винограда, Но нету птиц, клюющих рано утром Мои качающиеся плоды. Я вижу длительные дороги, Подпрыгивающие тропинки, Разнохарактерные толпы
На набережной рассвет Сиреневый и неясный. Плешивые дети сидят На великолепной вершине. Быть может, то отблеск окон Им плечи и грудь освещает, Но бледен,
И голый я стою среди снегов, В пустых ветвях не бродит сок зеленый А там лежит, исполненный тревог Мой город мерный, звонкий и влюбленный
«1» Где вы оченьки, где вы светлые. В переулках ли, темных уличках Разбежалися, да повернулися, Да кровавой волной поперхнулися. Негодяй на крыльце Точно яблонь
Мы рождены для пышности, для славы. Для нас судьба угасших родников. О, соловей, сверли о жизни снежной И шелк пролей и вспыхивай во мгле.
Он думал: вот следы искусства Развернутого на горах Сердцами дам И усачи с тяжелой лаской глаз Он видел вновь шумящие проспекты И север в
Я снял сапог и променял на звезды, А звезды променял на ситцевый халат, Как глуп и прост и беден путь Господний, Я променял на
И точно яблоки румяны И точно яблоки желты, Сидели гости на диване, Блаженно раскрывая рты Собранье пеньем исходило: Сперва madame за ним ходила,. Потом
1 Да, я поэт трагической забавы, А все же жизнь смертельно хороша. Как-будто женщина с лилейными руками, А не тлетворный куб из меди и
В твоих глазах опять затрепетали крылья Кораблей умерших голубые паруса Может быть, новые острова открыли Может быть к новым стремятся небесам. Или в трюмах
Прекрасен мир не в прозе полудикой, Где вместо музыки раздался хохот дикий. От юности предшествует двойник, Что выше нас и, как звезда, велик. Но
Сидит она торгуя на дороге, Пройдет плевок, раскачивая котелком, Я закурю махру, потряхивая ноги, Глаза вздымая золотой волной. И к странной девушке прижму свои
Усталость в теле бродит плоскостями, На каждой плоскости упавшая звезда. Мой вырождающийся друг, двухпалый Митя, Нас не омоет Новый Иордан. И вспомнил Назарет и
Все же я люблю холодные жалкие звезды И свою опухшую белую мать. Неуют и под окнами кучи навоза И траву и крапиву и чахло
Отшельники, тристаны и поэты, Пылающие силой вещества — Три разных рукава в снующих дебрях мира, Прикованных к ластящемуся дну. Среди людей я плыл по
Луна, как глаз, налилась кровью, Повисла шаром в темноте небес, И воздух испещрен мычанием коровьим, И волчьим завываньем полон лес. И старый шут горбатый
О, удалимся на острова Вырождений, Построим хрустальные замки снов, Поставим тигров и львов на ступенях, Будем следить теченье облаков. Пусть звучит музыка в узорных
Перевернул глаза и осмотрелся: Внутри меня такой же черный снег, Сутулая спина бескрылой птицей бьется, В груди моей дрожит и липнет свет. И, освещенный
Под пегим городом заря играла в трубы, И камышами одичалый челн пророс. В полуоткрытые заоблачные губы Тянулся месяц с сетью желтых кос. И завывал
Рыжеволосое солнце руки к тебе я подъемлю Белые ранят лучи, не уходи я молю А по досчатому полу мать моя белая ходит Все говорит
Мы, эллинисты, здесь толпой В листве шумящей, вдоль реки, Порхаем, словно мотыльки. На тонких ножках голова, На тонких щечках синева. Блестящ и звонок дам
Есть странные кафе, где лица слишком бледны, Где взоры странны, губы же ярки, Где посетители походкою неверной Обходят столики, смотря на потолки. Они оборваны,
На крышке гроба Прокна Зовет всю ночь сестру свою, В темнице Филомела. Ни петь, ни прясть, ни освещать Уже ей в отчем доме. Закрыты
«Я воплотил унывный голос ночи, «Всех сновидений юности моей. «Мне страшно, друг, я пережил паденье, «И блеск луны и город голубой. «Прости мне зло
Бегут туманы в розовые дыры, И золоченых статуй в них мелькает блик, Маяк давно ослеп над нашею квартирой, За бахромой ресниц — истлевшие угли.
Тает маятник, умолкает И останавливаются часы. Хаос — арап с глухих окраин Карты держит, как человеческий сын. Сдал бубновую даму и доволен, Даже нет
Как нежен запах твоих ладоней, Морем и солнцем пахнут они, Колокольным тихим звоном полный Ладоней корабль бортами звенит. Твои предки возили пряности с Явы,