Нас в прошлое пускают по билету, идут сквозь сердце кадры киноленты, горит экран, и холодеет зал… Горячий август, мятый краснотал, дымится солнце, жатвой бредит просо, губастый конь проносит седока. И мальчики в шинелях не по росту сжимают сабли в жестких кулаках. Высокий взрыв железо мнет и корчит, вдали пылает черное село. Споткнулся конь о синий колокольчик, и опустело жаркое седло. Мак отцветал цветами кровяными, в глазах тускнеет солнечный овал. Прекрасное, единственное имя мальчишка, умирая, прошептал. Не доскакал… Лежит под красной вербой, зажата сабля вдовая в руке, и вместо мамы гладит горький ветер его по остывающей щеке. Умчался взвод в боях творить эпоху, и парни, не убитые, в седле со свистом пели, что не так уж плохо он прожил жизнь за девятнадцать лет. Но только мало, мало, слишком мало хорошего он в мире повидал. Так вышло, что из женщин только маму, одну лишь маму парень целовал. Великой революции фанфары, трубят живые трубачи — опять в поход. Сквозь смерти, сквозь закатные пожары мчит по экрану легендарный взвод… Сухая ночь, ложатся на бок звуки, цветет сирень. Как зябки твои руки… На Марсовом, где тихо до утра, тепло нам у бессмертного костра. Салютом вечным звезды разбросало, и в небо — пасть раскрытая моста… Не даром ли, не даром ли досталась мне эта тишь и эта красота? Еще я в жизни не носил шинели, держал в руках лопату да весло… Любимая, кого же мы согрели, кому от нас хоть капельку тепло? Ты говоришь — я шлюзы рыл когда-то, и Север брал в строители меня, но этого, наверно, маловато, чтоб быть частицей Вечного огня. Еще я в жизни мало наработал. Жизнь, беспокой меня и не щади, чтобы посмертно грел и я кого-то и беспокойство поселял в груди. 1971
(2 votes, average: 4,50 out of 5)