Здесь был священный лес. Божественный гонец Ногой крылатою касался сих прогалин. На месте городов ни камней, ни развалин. По склонам бронзовым ползут стада овец.
Стихотворения поэта Волошин Максимилиан Александрович
В мирах любви неверные кометы, Сквозь горних сфер мерцающий стожар — Клубы огня, мятущийся пожар, Вселенских бурь блуждающие светы Мы вдаль несем… Пусть темные
То в виде девочки, то в образе старушки, То грустной, то смеясь — ко мне стучалась ты: То требуя стихов, то ласки, то игрушки
Я — глаз, лишенный век. Я брошено на землю, Чтоб этот мир дробить и отражать… И образы скользят. Я чувствую, я внемлю, Но не
Вся Русь — костер. Неугасимый пламень Из края в край, из века в век Гудит, ревет… И трескается камень. И каждый факел — человек.
Выйди на кровлю. Склонись на четыре Стороны света, простерши ладонь… Солнце… Вода… Облака… Огонь…- Все, что есть прекрасного в мире… Факел косматый в шафранном
Пройдемте по миру, как дети, Полюбим шуршанье осок, И терпкость прошедших столетий, И едкого знания сок. Таинственный рой сновидений Овеял расцвет наших дней. Ребенок
Теперь я мертв. Я стал строками книги В твоих руках… И сняты с плеч твоих любви вериги, Но жгуч мой прах. Меня отныне можно
Лгать не могла. Но правды никогда Из уст ее не приходилось слышать — Захватанной, публичной, тусклой правды, Которой одурманен человек. В ее речах суровая
Е. С. Кругликовой Из страны, где солнца свет Льется с неба жгуч и ярок, Я привез себе в подарок Пару звонких кастаньет. Беспокойны, говорливы,
В душе моей мрак грозовой и пахучий… Там вьются зарницы, как синие птицы… Горят освещенные окна… И тянутся длинны, Протяжно-певучи Во мраке волокна… О,
В деревнях погорелых и страшных, Где толчется шатущий народ, Шлендит пьяная в лохмах кумашных Да бесстыжие песни орет. Сквернословит, скликает напасти, Пляшет голая —
Сквозь сеть алмазную зазеленел восток. Вдаль по земле, таинственной и строгой, Лучатся тысячи тропинок и дорог. О, если б нам пройти чрез мир одной
В неверный час тебя я встретил, И избежать тебя не мог — Нас рок одним клеймом отметил, Одной погибели обрек. И, не противясь древней
Царь Иван был ликом некрасив, Очи имея серы, пронзительны и беспокойны. Нос протягновенен и покляп. Ростом велик, а телом сух. Грудь широка и туги
С Россией кончено… На последях Ее мы прогалдели, проболтали, Пролузгали, пропили, проплевали, Замызгали на грязных площадях, Распродали на улицах: не надо ль Кому земли,
Дверь отперта. Переступи порог. Мой дом раскрыт навстречу всех дорог. В прохладных кельях, беленных известкой, Вздыхает ветр, живет глухой раскат Волны, взмывающей на берег
Плывущий за руном по хлябям диких вод И в землю сеющий драконьи зубы — вскоре Увидит в бороздах не озими, а всход Гигантов борющихся…
Любовь твоя жаждет так много, Рыдая, прося, упрекая… Люби его молча и строго, Люби его, медленно тая. Свети ему пламенем белым — Бездымно, безгрустно,
Безумья и огня венец Над ней горел. И пламень муки, И ясновидящие руки, И глаз невидящих свинец, Лицо готической сивиллы, И строгость щек, и
Серый шифер. Белый тополь. Пламенеющий залив. В серебристой мгле олив Усеченный холм — Акрополь. Ряд рассеченных ступеней, Портик тяжких Пропилей, И за грудами камений,
Как Млечный Путь, любовь твоя Во мне мерцает влагой звездной, В зеркальных снах над водной бездной Алмазность пытки затая. Ты — слезный свет во
Отроком строгим бродил я По терпким долинам Киммерии печальной, И дух мой незрячий Томился Тоскою древней земли. В сумерках, в складках Глубоких заливов, Ждал
Я люблю усталый шелест Старых писем, дальних слов… В них есть запах, в них есть прелесть Умирающих цветов. Я люблю узорный почерк — В
К твоим стихам меня влечет не новость, Не яркий блеск огней: В них чудится унылая суровость Нахмуренных бровей. В них чудится седое безразличье, Стальная
Мысли поют: «Мы устали… мы стынем…» Сплю. Но мой дух неспокоен во сне. Дух мой несется по снежным пустыням В дальней и жуткой стране.
Над головою поднимая Стопы цветов, с горы идет… Пришла и смотрит… Кто ты? — Майя. Благословляю твой приход. В твоих глазах безумство. Имя Звучит,
Клоун в огненном кольце… Хохот мерзкий, как проказа, И на гипсовом лице Два горящих болью глаза. Лязг оркестра; свист и стук. Точно каждый озабочен
Я иду дорогой скорбной в мой безрадостный Коктебель… По нагорьям терн узорный и кустарники в серебре. По долинам тонким дымом розовеет внизу миндаль, И
Мы дни на дни покорно нижем. Даль не светла и не темна. Над замирающим Парижем Плывет весна… и не весна. В жемчужных утрах, в
И был повергнут я судьбой В кипящий горн страстей народных — В сей град, что горькою звездой Упал на узел токов водных.
Править поэму, как текст заокеанской депеши: Сухость, ясность, нажим — начеку каждое слово. Букву за буквой врубать на твердом и тесном камне: Чем скупее
Я глазами в глаза вникал, Но встречал не иные взгляды, А двоящиеся анфилады Повторяющихся зеркал. Я стремился чертой и словом Закрепить преходящий миг. Но
И было так, как будто жизни звенья Уж были порваны… успокоенье Глубокое… и медленный отлив Всех дум, всех сил… Я сознавал, что жив, Лишь
Да будет благословен приход твой — Бич Бога, Которому я служу, и не мне останавливать тебя. Слова Св. Лу, архиепископа Труаского, обращенные к Аттиле
Голубые просторы, туманы, Ковыли, да полынь, да бурьяны… Ширь земли да небесная лепь! Разлилось, развернулось на воле Припонтийское Дикое Поле, Темная Киммерийская степь. Вся
Резные фасады, узорные зданья На алом пожаре закатного стана Печальны и строги, как фрески Орканья, — Горят перламутром в отливах тумана… Устало мерцают в
Старинным золотом и желчью напитал Вечерний свет холмы. Зардели красны, буры Клоки косматых трав, как пряди рыжей шкуры. В огне кустарники и воды как
Мрак… Матерь… Смерть… созвучное единство… Здесь рокот внутренних пещер, там свист серпа в разрывах материнства: из мрака — смерч, гуденье дремных сфер. Из всех
Над зыбкой рябью вод встает из глубины Пустынный кряж земли: хребты скалистых гребней, Обрывы черные, потоки красных щебней — Пределы скорбные незнаемой страны. Я
Благословенье мое, как гром! Любовь безжалостна и жжет огнем. Я в милосердии неумолим: Молитвы человеческие — дым. Из избранных тебя избрал я, Русь! И
Огромный лоб, клейменный шрамом, Безбровый взгляд зеленых глаз, — В часы тоски подобных ямам, И хмельных локонов экстаз. Смесь воли и капризов детских, И
Див кличет по древию, велит послушати Волзе, Поморью, Посулью, Сурожу… Запал багровый день. Над тусклою водой Зарницы синие трепещут беглой дрожью. Шуршит глухая степь
Я шел сквозь ночь. И бледной смерти пламя Лизнуло мне лицо и скрылось без следа… Лишь вечность зыблется ритмичными волнами. И с грустью, как
Монмартр… Внизу ревет Париж — Коричневато-серый, синий… Уступы каменистых крыш Слились в равнины темных линий. То купол зданья, то собор Встает из синего тумана.
Хлеб от земли, а голод от людей: Засеяли расстрелянными — всходы Могильными крестами проросли: Земля иных побегов не взрастила. Снедь прятали, скупали, отымали, Налоги
Я узнаю себя в чертах Отриколийского кумира По тайне благостного мира На этих мраморных устах. О, вещий голос темной крови! Я знаю этот лоб
Эта светлая аллея В старом парке — по горе, Где проходит тень Орфея Молчаливо на заре. Весь прозрачный — утром рано, В белом пламени
И будут огоньками роз Цвести шиповники, алея, И под ногами млеть откос Лиловым запахом шалфея, А в глубине мерцать залив Чешуйным блеском хлябей сонных,
Быть черною землей. Раскрыв покорно грудь, Ослепнуть в пламени сверкающего ока И чувствовать, как плуг, вонзившийся глубоко В живую плоть, ведет священный путь. Под