И сегодня: в миниатюрный мир, где паркет обстоятельно наманикюрен, обои — абстрактны, а небо выбелено, как бумага, а под небом витает сова — оперенный большой абажур, а очи совы безразличны, в вашу комнату, где она: спящая птица с загорелым на Юге крылом, а конец у крыла пятипал, он лежит под щекой, и вздыхает щека над черно-белыми снами; а второе крыло распрямлено, и мизинец крыла поцарапывает одеяло, где она: Спящая Красавица, где ты: Сказочная стража, Семь братьев. (один «ты» репетирует шариковый карандаш, а шарик — не абсолютный шар, он приплюснут на полюсах от репетиций, как портативный Земной Шар; второй «ты» прикуривает сигарету, для него нехарактерно прикуривать от элементарной спички: он зажег злоязычную спичку, потом аккуратно зажег фотопленку и прикуривает от фотопленки, третий «ты» наблюдает, как пылают узкие листья газа, и на фоне пыланья — эмалированный контур кастрюли, в которой: в результате проникновенья молекулы воды и пара в молекулы кипящей капусты, перловой крупы и бараньей ноги с мозговой костью образуется новый химический элемент — несправедливо им пренебрег Менделеев — щи с бараниной; остальные четверо «ты» рядышком, как высоковольтные воробьи обсуждают международную ситуацию Кипра, и что Яшин — такой же фатальный вратарь, как Ботвинник — чемпион мира по шахматам; и еще Семь Братьев попивают портвейн из красных бутылок, приподнимая бутылки, как пионерские горны, этот фокус еще называют «делать горниста»); в общем: в комнате вашей царит современность и внутренний мир — преобладает, а ты — художник с отредактированными очами (лишь на донышке честных очей — две-три чаинки иронии), а ты — в сомнамбулической стадии «творческого процесса» испещряешь страницы злободневными фразами изъявительного наклонения, а страницы — немы, потому что на самом деле ты — спишь, а страницы не осуществлены, как вырезанные, но не вставленные в окна стекла (а за стеклами окон — окончательное черное небо, в нем ни щели, ни иголочного прокола, окончательное черное небо с еще более черными кляксами туч и ломаными линиями молний, числом — без числа, а за стеклами окон — пять рыбаков, пять брезентовых многоугольных фигур на границе воды и суши, поджимая студеные, посинелые губы, — их лица небриты, на каждом несбритом волоске лица капелька пота, — пять брезентовых рыбаков, манипулируя волосатыми, сверкающими руками, промывают соляркой мотор; их лица не предвещают улыбок; и сегодня в вашу комнату, где она и где ты, погрузилась внезапно одна из утренних молний; и никто не подумал, что молния — аллегорична, ибо знали два века — это явление природы; может быть, перепутала молния вашу комнату и моторную лодку с рыбаками, обезумевшими от героизма? (о, не смейся, не смейся — смеется последний); так погрузилась она, представительница мира молний и конструкция вашего мира распалась, как стихотворенье, из которого вынули первую строчку; лишь мерцал треугольный кусочек выбеленного неба, он, кусочек, упал на кучу навоза, на кучу, которую вы из отглянцованного окна демонстративно не замечали, однако она существовала, невзирая на ваши усложненные, катастрофические переживанья, и на куче навоза два петуха, разодетые в перья первомайского неба, два петуха лихорадочно но и — величаво сражались: тот, кто победит, извлечет жемчужину из пучины навоза; и мычали, мычали коровы в хлевах, и, по-утреннему неодетые люди закрывали марлей открытые на ночь окна, и пастух Костылев (пьяный, но не настолько, чтобы не осознавать свой долг перед народом), и пастух очень сдержанно (мужественно) матерился; Это был очень старый пастух Костылев, он прошел Революцию, войны: Гражданскую и с 41-го по 45-ый и к коровам своим возвратился, окончательно облагородив призванье; жил он в скудном жилище, хранил устав строевой и гарнизонной службы, по субботам ездил за водкой за 22 километра на велосипеде; деревня кормила его «чередой»: в каждом доме однажды в квартал он обедал; слушай: да не минуют нас беды, да не минует нас мир, наименованный «мир молний», конструкция ваша распалась, убежали Семь напуганных Братьев, их пятки сверкали, как фонарики пограничной охраны, слушай и просыпайся, отвлекись на секунду от своих отредактированных сновидений: пять рыбаков промывают соляркой мотор, мычат худые коровы, пьяный пастух матерится, а над зеленой землей, пропитанной миллионами молний, вырисовываются березы, их стебли сиреневаты, а над зеленой землей раздается большое дыханье животного мира! Слушай! Это с сосулек вдруг побледневшего неба, Вдруг соскользнули первые капли, величиной с туловище человека. Это падают с неба глаголы, пылая, как металлические метеоры. Это поют петухи замерзающими голосами. Если первый петух пропоет, и ты не проснешься, Если второй петух пропоет, и ты не проснешься, Если третий петух пропоет, и ты не проснешься, — Ты не проснешься уже. Это — возмездье, художник. Ты, презиравший прогнозы вечного неба, Вообразил: умно лавируя в мире молний, Вообразил: подменяя слова предисловьем, Вообразил: до беспредельности допустимо существовать, не пылая, — Фосфоресцируя время от времени в мире молний?
(2 votes, average: 5,00 out of 5)