Как будто бы все разошлось по местам: припомнили Бога, почтили святых, разбили копилку, пока не пуста, ударили красную гидру поддых. Нашли мудрецов для принятия
Стихотворения поэта Хлебникова Марина Сергеевна
Как мы боялись резких перемен, отравленные призраком лишений! И тихо уходила кровь из вен — «Боящийся в любви несовершенен»… Нельзя на эти доски пальцы
Объясните льву, что он свободен за решеткой от забот случайных — сыт, напоен, значит, беспечален. Объясните льву, что он свободен. Осознав, поняв и все
Не рвусь к Олимпу — больше тянет к бардам, В карманах очень часто — пустота, Но не играю меченою картой И не боюсь оплачивать
Женьке Халвою и серой пропах — с улыбкой на странных губах, всегдашним изгибом: о, чья-то погибель! И чья-то надежда и страх!.. Из почки, из
Из себя тянем соки — нам земля не опора, измолчались до срока, искричались до спора, исцарапано горло стружкой слов однополых — нищих вывели в
А нынче все каются — Иуды и Каины, Умело припрятаны людские лукавины, на новых подрамниках облезлыми кистями малюются старые, но вечные истины: что нынче
Прифонарная тень удлиняет короткие мысли… Обрывается день чередой надоевших картин… У меня — карантин. Так беспомощно руки повисли, и жирует бумага до будущий щедрых
Ничего не прошу, ничего не даю, брачным рабством себя не свяжу по рукам, освященный веками семейный уют заберите себе — я подамся к волкам!
И не успела нанизать К венчанью бусы, И не успела навязать Дела и вкусы, И не успела стать женой, С пелен вдовея, И стала
Центральный проспект — осевая старого города. Сто шагов в сторону, и он превратится в заворот кишок темных одноэтажных уличек… Калека — фонарь качается в
Твой образ сохраняется, как термин, как платье из парчи, но не по моде, как генофонд, как эллинские термы, как средство от возможного бесплодья, как
Я падала больно, ревела, вставала, колени и локти я в кровь разбивала, а мама, лаская дрожащий комочек, шептала: «Ходить ты научишься, дочка!» Колени в
Грустно, брат мой, дичают стрелки тех полков, что «навеки едины»… Будто сдвинулись вечные льдины, и растут на глазах ропаки… А во мне — два
Вам, всегда заводящим ненужных друзей, Вам, теряющим все, кроме долготерпенья, не летящим вперед, пропуская ступени, — по затоптанным ближним и средним, и дальним, Вам,
Почему не степнячке — скифянке, вольной дочери вольного рода, а степенной посадской славянке посмуглила ты кожу, природа? И в каком стародавнем колене, на каком
Куда ты так спешишь, мой бывший друг? Не торопись, не брошусь я в погоню, и не окликну, не заплачу вдруг, платок не стисну нервною
Империя втянулась в берега — Окончены великие походы, И воины спроважены на воды, А лошади — в альпийские луга Пал Император — деспот и
Ни с того, ни с сего острым ребрышком режется мир там, где темень и пыль, где паук мастерит паутину — из медвежьих углов да
Говорил ей парнишка весомо, щеря светлый уверенный глаз: — Это, бабка, не лавка у дома, а трамвай в самый пиковый час. Что, толкают? А