Моя душа стыдится оболочки, так юный лист стыдится грубой почки, а я на перепутье между ними, я — имя… Несобственная личная одежда, букварик для
Стихотворения поэта Хлебникова Марина Сергеевна
Возвращайся, комета Галлея! Не устань, прилетай, не старея! Пусть не нам, пусть не детям, но внукам предъяви постоянный билет к этой самой живой из
Я люблю неспешные поездки, чай вагонный с угольным дымком. Прадед мой, служивший на «железке», с этим вкусом тоже был знаком. Я люблю глухие полустанки,
Ушедших за столбик, Уставших от сказок Востока, От калейдоскопа Империй и каганатов, Словесных потопов, Сивушного дикого стока Не решусь осудить Окончательно и бесповоротно, Как
Повальное каратэ, засилие кулака, и кажется, в тупике нет средства от дурака, таблетки от подлеца, микстуры от глухоты… Так что ж, не терять лица
Не тюрьма — так сума, Не сума — так тюрьма… Говорят, это лучше, чем съехать с ума… Говорят, это лучше, но грань так зыбка:
Когда-то был в почете самовар, Велись негромкие беседы под чаек, С еловым дымом плыл медовый пар, И разговор неспешно, вкусно тек. Теперь спешим, глотаем
Нас время построило, как старшина: налево смотрю — грудь второго видна. А годы несутся, все ближе ко мне правофланговые Нас время сдвигает, как косточки
Мы — зверье… Нас сгоняет голод, он сильнее обид и стали. Мы живем по законам стаи, вожакам подставляя горло. Называемся волчьей голью, щерим пасть
Быть иль не быть?.. Кому какое дело, чем Гамлет сыт, и с кем сегодня спит его мамаша?.. Если б овдовела рыбачка иль жестянщика жена,
Мы многократным эхом отражаясь, в век уместив четыре поколенья, бежим, о землю глухо спотыкаясь, в кровь обдирая локти и колени. О человечество, ты вечно
Белый лист чист и гол, Гол и чист белый стол. Белый свет стар и сед, Видел все белый свет. Видел все белый лист —
Каюсь, да, хватила лишку — потянуло к болтовне. Верь мне, милый мой, не слишком, но коль веришь — только мне! Я тебе не напророчу
Жили — как не жили, сморщились, свянули, съежились… Те, что невежливы, тихо на нолик умножились, тех, кто подскакивал, влет покрошили — мол, не черта!
Безмысленно, темно и сонно толкаясь в утренней тусовке, вжимаясь в гущу тел бесполых, чтоб додремать ночные бредни, не поднимая век брезгливых на неизменные пейзажи
Япония, манишь ты неспроста: как скрытая вуалью красота, как чья-то тень манит из-за угла, как женщина, что так и не пришла, как прерванный в
Курьерский поезд — скорые друзья, плацкартное расхристанное братство. От преферанса можно отказаться, а от расспросов спрятаться нельзя Здесь, дохлебав дежурный кипяток, домашним зельем полнятся
Все города, в которых не жила, но так хотела жить — до заиканья! — границами, барьерами, веками отделены… Помпейская зола с мадридской кровью, с
Калейдоскопная жизнь — маята и круженье, А суть неизменна, меняется лишь отраженье: В десятке стекляшек все Гоголи, Гегели, Канты… Десяток стекляшек в бессчетности вариантов…
Проще и обнаженней стало на белом свете — сами уходят жены, сами взрослеют дети… Преданность разбазарив, дружбу корыстью метим, и попадаем сами в собственной