Без России поэта нет, Будь он тысячу раз скандален — Если Русью рожден поэт, К ней навеки он прикандален. Болью, памятью темных лет Врос
Стихотворения поэта Хлебникова Марина Сергеевна
Небичеванных, молодо-гордых Под тревожное ржанье подруг Жеребят на коротеньких кордах Объезжать выводили на круг. Первый хлыст — и не боль — изумленье, Вера в
Даже во сне — не сплю… Хаос! Баюкай плоть! Мертвому кораблю сколь же болтаться? Хоть грудками, Арарат, где-нибудь покажись! Голубь полету рад, голубю в
И ветер сорвался… И снова глухая тоска наполнила парус причудливых детских фантазий… Когда-то — Бог весть! — на пустом Каролино Бугазе короткие волны по
Казалось мне, бегу я по спирали, А оказалось — гонки по кольцу… Казалось, бью я подлость в честном ралли, А оказалось — близких по
Ни ласки, ни слова, ни звука земного — корежься, как должно, одна — среди ночи, одна — среди тлена, одна — во Вселенной… Наложница
Нет абсолюта, есть полутона, Есть свет и тень на гранях мирозданья. Ты заварил нам кашу, сатана, Добро и зло столкнув в одном созданьи И
Не жена, не подруга, не мать, не Пречистая Дева — просто сладко ее обнимать, и довольно!.. Если выжжено сердце до тла телом, что же
Когда-нибудь, пройдя и Крым, и Рым, по трещинкам судьбу сложу в ладони… …На улице жгут листья. Теплый дым в осеннем небе гасится и тонет.
… и нарек ее князь Гориславой во многие скорби, и велел позабыть, что отец нарекал по-иному… Горислава… Горюха… как жизнь тебя скорбная горбит —
Гулянье, грезы, грохот, грязь. Диск лунный. Лужи. Дискотека. Сип ветра, Вечер. Векосвязь. Фонарь. Аптека. Из мутной сыворотки лет отцедится грядущим веком полсотни слов, десяток
У грека негреческий профиль — такая беда! Потомок Ахилла прохожим сует лотерею, дрожат у причалов, как в оные годы суда, и дико растут апельсины
Спи, голубушка, спи, красавица… Уберем мы цветами горенку, чтоб проснулась и засмеялась ты в светлый день своего рождения Спи, голубушка, спи, забавница… Набросаем цветов
Сложите мечи, эрудиты! Не хмурься, высокий Парнас! Я буду и гнутой, и битой, но после, потом, а сейчас бегу бестолково, но резво, не прячу
Это кажется только, что завтра — не то, что вчера… Я проснулась, когда до конца этот сон отыграла: дева ела с ножа, кавалеры под
Спасибо за недоверье — хоть соли и съеден пуд, но общим аршином меря, вы скорый свершили суд… Но если вот также круто пойдет под
Триптих 1. Тридцать три — это возраст, попробуй-ка возрази! Черномора бы в дядьки, все бы пошло толково… Но привычно копаясь в родимой до слез
Сон наяву!.. Не пойму сколько лет назад я покидал этот дом и обрыв, и сад, Гарью столиц я пропах до корней волос, пылью страниц
Давай покурим или посвистим, заполним как-то паузу… Хотела… хотела бы сказать — меж поцелуев!.. Но это будет первая неправда, а мы с тобою, в
Полдыханья от гнева до хлева, полдыханья от храма до срама… как его называла мама — Владик или Сева?.. Всеволод сын Эмиля… Макинтош изобрел резину,
Все реже говорю я слово «друг», все чаще — легковесное «приятель», как будто бы в кольцо холодных рук попала я и не могу разжать
Не полагаю, не сужу, дискуссий не веду: я просто Родине служу — иду на поводу. Писатель лжет, политик врет, в желудке — холодок, но
Нищие, больные, сумасшедшие, призраков роящихся родящие! Помолитесь тихо за ушедшего, поскорбите тихо за входящего!..
1. Венки сонетов пишутся с конца, — Пусть век толок зерно и плевлы в ступке, Но в форме совершенного кольца Останутся и вехи и
Шесть лет на аутодафе, Шесть лет — отсрочки приговора. Бродяги, нищие и воры — За войны, за голодоморы, За жизнь в аду, за наговоры,
Когда-нибудь НЕКТО — ужасно ученый и добрый — придумает НЕЧТО — и все станет в мире иначе: сплошные удачи! Тотально! Сплошные удачи в системе
… и боль отпустила и стала терпимой… Сегодня — я тонкого волоса легче, лишь теплые токи тревожат мне плечи… Взлетаю!.. Прощайте!.. Я мимо!.. Я
Когда до сна какой-то краткий час, бывает так: нашарю вдруг пятак, оглаженный бессчетностью касаний, потертый и заношенный в кармане, для верности прищурю правый глаз
Эй, чучельник, зачем тебе опилки? Кому нужны павлиньи чучела? Я медяки из старенькой копилки потрачу на веселого щегла, и подержу в руках живую песню,
Слепым резцом выводится узор Судьбы и, провалясь под половицу, Копейка свой придуманный позор Медяшки, стертой пальцами блудницы Таит от глаз, не ведая пока, Что
Снова листья горят, Снова город меняет обличье, Листопад — листопад, Презирая приличья, Рвет с плеча у берез Разноцветное летнее платье И дождинками слез Их
Буду жить, как трава, как песок, как усталость, как вера, как ноша… Будет жизнью моей припорошен каждый камешек и колосок. В мире формул и
О смерти помнить — значит, щедро жить. О смерти помнить — значит, не дробиться! Собою торопиться напоить, И не бежать, чтоб самому напиться. И
Пока за портьерами вражий стан ищет монаршья ретивая свита, Вы будете с нами, сэр Джонатан Свифт. Пока при своих, сняв лицо, как кафтан, владыка
Триптих 1. Есть последнее средство: отречься, уйти, догореть где-то в средней России на средне тошнотном участке производственной жизни… Осталось дыханья на треть в измочаленных
Не стоит войны и труда плетенье словесного хлама… Опять на носу холода, опять отупенье от срама, и как не держись молодцом, придется тайком докумекать,
Поговорим, не разжимая губ, не возводя обиды наши в куб истерик и словесной шелухи, и не казня за прошлые грехи. Поговорим, не отводя глаза,
Все обошлось. Утешься. Я жива. Опять побег был плохо подготовлен. Я зацепилась платьем за слова, и краткий бунт был тихо обескровлен. Все обошлось. Будильник
Это — лук золотой, репчатый, Это — гусь молодой лапчатый, Это — квас, а хотелось крепче бы: Не умею играть кравчего. По стаканам плеснув
Первая осенняя метель — Это ржавых листьев канитель, Под ногами рдеющий ковер — Наш последний с летом разговор. Лютые соленые ветра Скоро нам напомнят,
Хоть не знаю, где сменится праздник постом — в этой области глухо и мглисто, — но себя осеняю широким крестом на глазах у фундаменталиста.
Горчичным привкусом во рту родился стих и выжал слезы из глаз, которые давно себя не числили в плаксивых, и застыдились, и улыбкой смахнули стыд,
Мне снятся реки, горы, перевалы, Оленьи нарты, рыжие верблюды, Саванна и таежные завалы, Пещеры, сталактиты, камни, руды… И никогда не снится тот автобус, Которым
Мы в детстве пахли рыбьей чешуей, все знали о ветрах и о теченьях, до синевы, до умопомраченья ныряя в ускользающий прибой. Летели к переливчатому
День догорает — мутно, бескрыло… День догорает — так безнадежно… Где это было? С кем это было? Сколько повторов в жизни возможно? Все повторялось,
Я приду юго-западным ветром, Влажногубым В февральскую темень. Будет вечер. Мы будем не теми. Только вечер. Рыжий чертик запляшет в камине, Лягут на пол
Я умираю. Смерть моя легка, — так замирают бабочки к закату, теряют очертанья облака, становятся гражданскими солдаты… Так неприметно в жарких очагах поленья обретают
Вот так, дружок, — ни слова в простоте — На каждый звук — аптекарские гири… Все сбрендило в безумном этом мире — Друзья —
Еще не знаю — по какому списку, по тайной канцелярии какой мне проходить, но чувствую, как низко судьба огонь проносит над рукой… Паленым пахнет
Взращено византийством и гречеством, бито темником, бито огнем, называется гордо — Отечество! Не пройти, не объехать конем. Челобитчество ли?.. Человечество?.. Снег и ветер —