С отчаяньем ночного мотылька бьюсь о стекло, ломая слепо крылья, — который раз кляну свое бессилье, перо, бумагу, скудость языка… Который раз, стекая по
Стихотворения поэта Хлебникова Марина Сергеевна
Лететь вдоль параллельных без затей, куда-то в безвоздушное пространство, где Лобачевский нам за постоянство воздаст пересечением путей? Скреститься в бесконечности, когда нам только и
Не девочкой счастливой, Не юною женой — Усталой, терпеливой Вошла ты в город мой. Я сам в нем строил храмы И красил купола Для
Где-то новости носят на перьях сороки, Ивы топят безвольные пальцы в пруду… Подышу на стекло, нарисую дорогу И уйду…
Мое поколение, рожденное и созревшее от потепления, до потепления, упавшее не орлами, а решками, и невостребованное временем, закрывшее брешь между шестидесятыми и восьмидесятыми, рассыпанное
Как бисер низалась Держава тысячу горьких лет — бранила, хранила, держала, любила, растила, сажала, до судорог раздражала, но все же была Державой тысячу гордых
Ах, если б лошадь мне тогда, я б донеслась до переправы!.. Но от копыт отвыкли травы… Ах, если б лошадь мне тогда!.. Ах, если
Харон — перевозчик! Мне можно с тобой ненадолго? Я только приглажу неистовый локон Блока и — мигом обратно. Харон — перевозчик! Мне можно с
Начинается жизнь — к вечеру, Разложили удары — квиты мы. Очень жаль, но сказать — нечего, Все слова, как шары бритые… День уходит дождем
Гуляка, задира и мот, любовник отважный! Фамилия — Рен. Имя — Клод. Профессия — бражник. Насмешник, сжимающий рот и дамское сердце! Фамилия — Рен.
Вы, забежав вперед, не стали ближе!.. Я улыбнулась?.. Вы тут не при чем!.. Пустой вопрос: «Когда я вас увижу?» лишь краем оцарапал мне плечо.
Муза. Тайное венчанье. Озарения. Находки. Час вечерний — чашка чая, чайник водки. Чушь, чугунное начало. Чирьи. Признаки чахотки. Час вечерний — чашка чая. чайник
Только улыбка — ни боли, ни пота, ни слез! Только улыбка — под аплодисментов наркоз. Только улыбка — хоть впору висеть на кресте! Только
Кто идет за тобой — человек или тень?.. Старый пес на больных подагрических лапах?.. Или это тревожит отравленный запах, ветерок от акаций, досужая лень,
Топография страсти — под выемкой смуглых ключиц бьется темным ключом подключичная вена… Авиценна! Исписаны сотни страниц, но газели не лечат, а зелья не выдумал
Мелкой гальки шуршанье. Залива синий язык… Амфор души темны, как душа человечья — Родовое начало, ручей, золотой родник — Иллиада, всея златоустых певцов предтеча…
В прохладе Хлебной гавани, Вдали от дач Рено, Где шкиперы усталые Пьют критское вино, Где воздух пахнет пристанью, Корицей и смолой, И гальками —
Еще не доросла до пониманья истин, уже не дорасту до счастья мятежа, до схимы, до вериг, до книг Агаты Кристи, но — Господи спаси!
Не мелкой Балтики дитя — селедочной и янтарной, не дочь дождя, кропящего дюны, юная, как рассвет над Тавридой, с волосами и кожей цвета сарматской
Мой каждый шаг — находки и потери: то лезу вверх, то вниз слетаю с круч. А за спиной захлопывают двери и в темноту выбрасывают
Я часто думаю, хоть это и не ново, А надо ли друг к другу привыкать, Чтобы потом друг другом помыкать, В потоке слов свое
Сосны, как стрелы вонзились в песок, с Балтики ветер несется к заливу — море на берег готовит бросок, пенные шапки взметнув неигриво. Люди без
Мне бы жить, но неправильно падает свет, тень ложится на лист из-под правого локтя… Мне бы жить, но за стенкой гуляет сосед — обмывает
Пустейшая из жен! Нежнейшая! Твой муж иным смешон: он гейшею опутанный стократ, друзьями прошенный, но этих темных врат не бросивший! Подруга в болтовне и
Глядит верблюд брезгливо на своего погонщика — убогое двуногое, ни одного горба! Погонщик тоже кривится — ну, что за морда глупая? Как будто молью
Не под сенью парнасских олив возлежу — это все разговоры, я — тот камень, с которым Сизиф обречен подниматься на гору, Я сама этот
Мы иногда скучаем ни о ком, И никому лениво ставим свечи, Но вдруг спокойно дотлевавший вечер Взрывается горластым петухом: А просто так! И просто
Мне не вспомнить лица твоего: только сомкнутый угол ресниц, пять морщинок, как будто иглой проведенных к виску, только горько — счастливый излом, разделивший страдание
Сели Вася с Ваней, выпили по первой. Обсудили Маню — осудили стервой. Огурец соленый покрошили мелко, под стопарь Алену осмеяли целкой. Третью опрокинув, зажевали
Даже если успеешь зажмуриться, — чтоб не в глаза, даже если успеешь ладонью прикрыть щеку, все равно помешать не сможешь лететь плевку, даже если
Мои деревянные сабо Стреляют нахально и гулко В безлюдном ночном переходе Напротив вокзальных колонн. Здесь утром веселые бабы Выносят румяные булки, Снимая налог подоходный
Когда навстречу двинется перрон — сначала шагом, а потом бегом, и первый стык, колеса царапнув, сольется в монотонный перестук, отрезав неприкаянность минут, когда еще
Руки пачкаю мокрой глиной, злюсь, ломаю, всю ночь курю… Что ваяю? Да вот мужчину… Мужичка для себя творю. Неказистый? Так дело вкуса. Не плейбой,
Уронила луна слезу, на небесном катясь возу, в полнолуние Подобрал ту слезу рыбак, только в доме его и так слез достаточно Бросил в море
Рыжий кот — хвост трубой! У часов старинный бой, на паркете лунный свет… Есть любовь, а счастья нет. Не горюй, не беда, так бывает
Вам, Арамис, все сказано не мной, и ваших снов не я золотошвейка… Я — лишь узор. Затейливая змейка средь фауны и флоры остальной. Второй
Оглянись же по-прежнему — Пусть не нежно, но бережно, На святую и грешную, На ушедшую женщину. Оглянись по-хорошему На дареную грошиком — Ту, что
Минутная уперлась в грудь Стрельца, А часовая целится в Овена — Давным-давно забылись на мгновение, И так стоять остались до конца. Ореховый футляр, большой,
В темной роще кукушка мне года ворожит, привирает болтушка, — столько мне не прожить! Столько мне и не надо! Столько мне не поднять! Поживу,
Прошу сюда. Садитесь на диван. С одетыми, простите, не резона. Кто следующий?.. Это ваша зона?.. А вот моя. Мерси. Здесь нету ванн. Здесь кабинет
Лежу на диване лицом к стене. Лежу уже двадцать лет или двести, но мне не становится легче. Свет пробивается в щель под дверью, наверное,
Деревянный Буратино на картонном пианино нам играет сонатину, сонатину ля-бемоль. Улыбаемся картонно, восхищаемся картинно: — Ах, какая голубая в третьем такте нота соль!.. …
«В начале было Слово»… Словно винт, оно взрезало мертвое пространство, и Время, отделясь от Постоянства, текло в его резьбе… Но ветхий бинт, стянувший Пустоту
Гололедица облила акации прозрачным леденцовым скафандром. Город звенит, хрустит и боится — дворники солят тротуары, тротуары просаливают прохожих, прохожие роняют соленые словечки, которые падают
Троллейбус людей с остановки слизнул, секунду подумал, уперся рогами, со вздохом щелястые двери сомкнул и канул… Железное чудо с семеркой во лбу, замызганный призрак
Мы смолили баркас, майский ветер шептался с волной, Солнце щедро палило отвыкшие за зиму плечи, Было нам по шестнадцать, весна говорила с весной —
Не по травке идем мы стриженой — Было зелено — стало выжжено, Было солнечно — стало пасмурно, Не беда, дружок! Будем с насморком! Ямы
С терпением христианина, Не покладая бедных рук, Я выметаю паутину, Что за день вылепил паук От голода сухой и юркий, Уже — без сна,
Я так безнадежно больна Каким-то вчерашним исходом, Слезой по октябрьским водам Неясная бродит вина: Как будто не осень, а дождь Виновен, что падают листья,
Из соломок и теплого пепла легкий дом — папиросная крыша. Он из маленькой нежности слеплен — слышишь, ветер за окнами дышит, видишь, печка не