Бывало, думал: ради мига И год, и два, и жизнь отдам… Цены не знает прощелыга Своим приблудным пятакам. Теперь иные дни настали. Лежат морщины
Стихотворения поэта Ходасевич Владислав Фелицианович
В каком светящемся тумане Восходит солнце, погляди! О, сколько светлых волхвований Насильно ширится в груди! Я знаю, сердце осторожно,- Была трудна его стезя. Но
И снова голос нежный, И снова тишина, И гладь равнины снежной За стеклами окна. Часы стучат так мерно, Так ровен плеск стихов. И счастье
На мостках полусгнившей купальни Мы стояли. Плясал поплавок. В предрассветной прохладе ты крепче На груди запахнула платок. Говорить — это значило б только Распугать
Когда почти благоговейно Ты указала мне вчера На девушку в фате кисейной С студентом под руку, — сестра, Какую горестную скуку Я пережил, глядя
Сладко после дождя теплая пахнет ночь. Быстро месяц бежит в прорезях белых туч. Где-то в сырой траве часто кричит дергач. Вот, к лукавым губам
Один, среди речных излучин, При кликах поздних журавлей, Сегодня снова я научен Безмолвной мудрости полей. И стали мысли тайней, строже, И робче шелест тростника.
Нет ничего прекрасней и привольней, Чем навсегда с возлюбленной расстаться И выйти из вокзала одному. По-новому тогда перед тобою Дворцы венецианские предстанут. Помедли на
Пускай минувшего не жаль, Пускай грядущего не надо — Смотрю с язвительной отрадой Времен в приближенную даль. Всем равный жребий, вровень хлеба Отмерит справедливый
С грохотом летели мимо тихих станций Поезда, наполненные толпами людей, И мелькали смутно лица, ружья, ранцы, Жестяные чайники, попоны лошадей.
Сижу, освещаемый сверху, Я в комнате круглой моей. Смотрю в штукатурное небо На солнце в шестнадцать свечей. Кругом — освещенные тоже, И стулья, и
Когда истерпится земля… Проси у него творчества и любви. Гоголь Когда истерпится земля Влачить их мертвенные гимны, Господь надвинет на меня С пустого неба
Была туманной и безвестной, Мерцала в лунной вышине, Но воплощенной и телесной Теперь являться стала мне. И вот — среди беседы чинной Я вдруг
Не верю в красоту земную И здешней правды не хочу. И ту, которую целую, Простому счастью не учу. По нежной плоти человечьей Мой нож
Как перья страуса на черном катафалке, Колышутся фабричные дымы. Из черных бездн, из предрассветной тьмы В иную тьму несутся с криком галки. Скрипит обоз,
Здравствуй, песенка с волн Адриатики! Вот, сошлись послушать тебя Из двух лазаретов солдатики, Да татарин с мешком, да я. Хорошо, что нет слов у
О, жизнь моя! За ночью — ночь. И ты, душа, не внемлешь миру. Усталая! к чему влачить усталую свою порфиру? Что жизнь? Театр, игра
Сквозь облака фабричной гари Грозя костлявым кулаком, Дрожит и злится пролетарий Пред изворотливым врагом. Толпою стражи ненадежной Великолепье окружа, Упрямый, но неосторожный, Дрожит и
Так! наконец-то мы в своих владеньях! Одежду — на пол, тело — на кровать. Ступай, душа, в безбрежных сновиденьях Томиться и страдать! Дорогой снов,
Мои слова печально кротки. Перебирает Тишина Все те же медленные четки, И облик давний, нежно-кроткий, Опять недвижен у окна. Я снова тих и тайно
Была жара. Леса горели. Нудно Тянулось время. На соседней даче Кричал петух. Я вышел за калитку. Там, прислонясь к забору, на скамейке Дремал бродячий
Слышу и вижу вас В вагонах трамвая, в театрах, конторах И дома, в мой вдохновенный час, При сдвинутых шторах. Вы замешались в толпу, вы
Зазвени, затруби, карусель, Закружись по широкому кругу. Хорошо в колеснице вдвоем Пролетать, улыбаясь друг другу. Обвевает сквозным холодком Полосатая ткань балдахина. Барабанная слышится трель,
Этот вечер, еще не весенний, Но какой-то уже и не зимний… Что ж ты медлишь, весна? Вдохновенней Ты влюбленных сердец Полигимния! Не воскреснуть минувшим
Прохожий мальчик положил Мне листик на окно. Как много прожилок и жил, Как сложно сплетено! Как семя мучится в земле, Пока не даст росток,
В темноте, задыхаясь под шубой, иду, Как больная рыба по дну морскому. Трамвай зашипел и бросил звезду В черное зеркало оттепели. Раскрываю запекшийся рот,
Нет, молодость, ты мне была верна, Ты не лгала, притворствуя, не льстила, Ты тайной ночью в склеп меня водила И ставила у темного окна.
Огни да блестки на снегу. Исчерканный сверкает лед. За ней, за резвою, бегу, Ее коньков следя полет. И даже маска не упала. Исчезла, как
Грубой жизнью оглушенный, Нестерпимо уязвленный, Опускаю веки я — И дремлю, чтоб легче минул, Чтобы как отлив отхлынул Шум земного бытия. Лучше спать, чем
Редея, леса червленеют В осеннем текучем огне. Тенета паук расставляет На слабо пригретой стене. Вот — яблока две половинки: Тебе, Персефона, и мне. Прощай
Вокруг меня кольцо сжимается, Неслышно подползает сон… О, как печально улыбается, Скрываясь в занавесях, он! Как заунывно заливается В трубе промерзлой — ветра вой!
Жеманницы былых годов, Читательницы Ричардсона! Я посетил ваш ветхий кров, Взглянув с высокого балкона На дальние луга, на лес, И сладко было мне сознанье,
Входя ко мне, неси мечту, Иль дьявольскую красоту, Иль Бога, если сам ты Божий. А маленькую доброту, Как шляпу, оставляй в прихожей. Здесь, на
Перешагни, перескочи, Перелети, пере — что хочешь — Но вырвись: камнем из пращи, Звездой, сорвавшейся в ночи… Сам затерял — теперь ищи… Бог знает,
Сквозь дикий грохот катастроф Твой чистый голос, милый зов Душа услышала когда-то… Нет, не понять, не разгадать: Проклятье или благодать,- Но петь и гибнуть
Душа! Любовь моя! Ты дышишь Такою чистой высотой, Ты крылья тонкие колышешь В такой лазури, что порой, Вдруг, не стерпя счастливой муки, Лелея наш
Несчастный дурак в колодце двора Причитает сегодня с утра, И лишнего нет у меня башмака, Чтоб бросить его в дурака. Кастрюли, тарелки, пьянино гремят,
Нет, больше не могу смотреть я Туда, в окно! О, это горькое предсмертье,- К чему оно? Во всем одно звучит: «Разлуке Ты обречен!» Как
Милые девушки, верьте или не верьте: Сердце мое поет только вас и весну. Но вот, уж давно меня клонит к смерти, Как вас под
Царевна ходит в красном кумаче, Румянит губы ярко и задорно, И от виска на поднятом плече Ложится бант из ленты черной. Царевна душится изнеженно
Сергею Кречетову Чуть воют псы сторожевые. Сегодня там же, где вчера, Кочевий скудных дети злые, Мы руки греем у костра. И дико смотрит исподлобья
Я рад всему: что город вымок, Что крыши, пыльные вчера, Сегодня, ясным шелком лоснясь, Свергают струи серебра. Я рад, что страсть моя иссякла. Смотрю
Маленькая, тихонькая мышь. Серенький, веселенький зверок! Глазками давно уже следишь, В сердце не готов ли уголок. Здравствуй, терпеливая моя, Здравствуй, неизменная любовь! Зубок изостренные
Весенний лепет не разнежит Сурово стиснутых стихов. Я полюбил железный скрежет Какофонических миров. В зиянии разверстых гласных Дышу легко и вольно я. Мне чудится
Слышать я вас не могу. Не подступайте ко мне. Волком бы лечь на снегу! Дыбом бы шерсть на спине! Белый оскаленный клык В небо
Во мне конец, во мне начало. Мной совершенное так мало! Но все ж я прочное звено: Мне это счастие дано. В России новой, но
Иду, вдыхая глубоко Болот Петровых испаренья, И мне от голода легко И весело от вдохновенья. Прекрасно —
В час утренний у Santa Margherita Я повстречал ее. Она стояла На мостике, спиной к перилам. Пальцы На сером камне, точно лепестки, Легко лежали.
Мы какие-то четыре звездочки, и, как их ни сложи, все выходит хорошо. Наталья Алексеевна Огарева — Герцену Четыре звездочки взошли на небосвод. Мечтателей пленяет
Уж волосы седые на висках Я прядью черной прикрываю, И замирает сердце, как в тисках, От лишнего стакана чаю. Уж тяжелы мне долгие труды,