Жизнь превратилась в сплошной изумрудный досуг.
Лес мне сегодня — и ангел-хранитель, и друг,
Даже дыхание наше взаимообменно.
Но по утрам, если небо в окне многопенно,
Зеленоглазый мой и многотрепетный вдруг
Страх на меня нагоняет, рассудок свербя:
Створки окна открываю, как створки моллюска, —
Словно уста свои вытянув трубочкой узкой,
Лес содержимое комнаты втянет в себя, —
Втянет, проглотит кровать, гардероб и трюмо,
Кресло и стол, за которым я это письмо
Не дописала тебе и уже не закончу.
Так вот, возможно, густой африканскою ночью
Бросил со страху поэзию нервный Рембо.
В грозы такие в себя прихожу я с трудом,
Трогаю дрожко неодушевленные вещи,
Словно боюсь испугать их, а лес рукоплещет,
Видя, как я обращаюсь с его же ребром —
С деревом, отданным им в услужение мне.
Ливень утихнет, и я, оклемавшись вполне,
Вынесу стул раскладной и горячий кофейник —
В сосны, в шалфей фиолетовый, в желтый лилейник
И заведу разговор о тебе и стране
Самого бурного моря, где правду любила
Бурно настолько, что прочие чувства убила
И опротивела этим тебе и себе.
Шепчет мне рыжий лилейник: «В безумье причина…»
Или бормочет лиловое пламя люпина:
«Дело простое, — оно, дорогая, в судьбе».
Нет, никогда я письмо это не завершу.
Я сверхъестественным чувством уже не грешу, —
Все сверхъестественное завершается крахом.
Я при грозе охлаждаюсь нахлынувшим страхом.
Прежде спешила, теперь уже не поспешу
Створки души раскрывать, словно створки окна,
Или, что хуже гораздо, — моллюсковы створки.
Нет, я не слышу ни моря, ни шума моторки!
Мне повезло! — изумрудные жизни задворки,
Сосен дыхание и тишина, тишина…
(1 votes, average: 5,00 out of 5)