Стихотворения поэта Андреев Даниил Леонидович

Ночь горька в уединенном доме. В этот час — утихшая давно — Плачет память. И опять в истоме Пью воспоминанья, как вино. Там, за

С опушек свежих прохладой веющие, Где сено косится По лугам, Благоухающие, беспечно реющие, Они проносятся Здесь и там. Сверканьем шустрых стрекоз встречаемые У лоз

Если назначено встретить конец Скоро, — теперь, — здесь — Ради чего же этот прибой Все возрастающих сил? И почему — в своевольных снах

Есть в медлительной душе русских Жар, растапливающий любой лед: Дно всех бездн испытать в спусках И до звезд совершать взлет. И дерзанью души вторит

И в том уже горе немаленькое, Что заставляет зима Всовывать ноги в валенки И замыкать дома. Но стыдно и непригоже нам Прятать стопу весной

О, не так величава — широкою поймой цветущею То к холмам, то к дубравам ласкающаяся река, Но темны ее омуты под лозняковыми кущами И

Я люблю направлять наши мысленные Лебединые вольные взлеты В неисхоженные, неисчисленные Чернолесья, урманы, болота: Тишь ли это, веками намоленная, Дух костров ли, и чистый,

Убирая завтрак утренний, Ты звенишь и напеваешь, И сметаешь крошки хлеба Прямо в светлую ладонь; В доме нежен сумрак внутренний, А в окошке —

Где травка, чуть прибитая, Нежней пушистых шкур, Уютен под ракитою Привал и перекур. Хоть жизнь моя зеленая И сам я налегке, Но сало посоленное

Леший старый ли, серый волк ли — Все хоронятся в дебрь и глушь: Их беседы с людьми умолкли, Не постигнуть им новых душ, Душ,

Сумрачные скалы Галилеи, Зноями обугленные впрах… По долинам — тонкие лилеи Да стада в синеющих горах. Странный вечер… Край Ерусалима, Тихий дом. Двенадцать человек.

…Ах, зачем эти старые сны: Бури, плаванья, пальмы, надежды, Львиный голос далекой страны, Люди черные в белых одеждах… Там со мною, как с другом,

Менялись столетья. Открытые створы Прияли других поколений чреду, И ангелы холили душу собора, Как цвет белоснежнейший в русском саду. Гремели века, — и к

Если вслушаешься в голоса ветра, в думы людей и лесных великанов, тихо рождается гармоничное эхо в глубине сердца. Это — не свет, не звук.

Какое благовоние От этих скал нагретых, От древних парапетов И крепостной стены! Ты хочешь пить? — в колонии У сонного платана Журчит вода фонтана

Кончились круги косного плена, Следуй отныне вольной тропой: Да, еще будет возможна измена, Но невозможен срыв слепой. Если ты выберешь скорбные спуски, Высшее Я

Тот, кто лепит подвигами бранными Плоть народа, труд горячий свой, Укрывал столетья под буранами, Под звездами воли кочевой. Тело царства, незнакомо с негою, Крепло

Есть правда жестокая в подвиге ратном, Но солнце любило наш мирный удел… О солнце, о юности, о невозвратном Окончена песня, и день догорел. Вставай,

…И вот упало вновь на милую тетрадь От лампы голубой бесстрастное сиянье… Ты, ночь бессонная! На что мне променять Твое томленье и очарованье? Один

Ночь. — Саркофаг. — Величье. — Холод. Огромно лицо крепостных часов: Высоко в созвездьях, черные с золотом, Они недоступней судных весов. Средь чуткой ночи

С тысячелетних круч, где даль желтела нивами Да темною парчой душмяной конопли, Проходят облака над скифскими разливами — Задумчивая рать моей седой земли. Их

Острым булатом расплат и потерь Мощные Ангелы сфер В сердце народов вдвигают теперь Угль высочайшей из вер. Где от высот задыхается грудь, Сквозь лучезарнейший

Нет, не Тому, Кто в блещущем уборе Слепит наш разум мощью неземной, — Тебе одной молюсь в последнем горе, Тебе Одной. Взор замутнен, душа

В этот вечер, что тянется, черный, Как орнаменты траурной урны, Демиургу о ночи злотворной Говорила угрюмая Карна: Дева горя, что крылья простерла С Колымы

Его любил я и качал, Я утешал его в печали; Он был весь белый и урчал, Когда его на спинку клали. На коврике он

За днями дни… Дела, заботы, скука Да книжной мудрости отбитые куски. Дни падают, как дробь, их мертвенного стука Не заглушит напев тоски. Вся жизнь

Создал сначала для родины сын Вал, да острог, да неструганый тын. Всюду — лишь бор. Ни меча, ни щита. Пустоши. Проголодь. Нищета. Гордость и

Белеса ночь. Над сном гудрона голого Погасли краски: только цвет золы, Лишь жестяной, промозглый отсвет олова Да проползающие пряди мглы. В открытый рот, в

Я не знал, кто рубин Мельпомены В мою тусклую участь вонзил, Кто бичом святотатств и измены Все черты мои преобразил. Только знаю, что горькие

Вдали — как из ведра: Не облако — гора!.. И стала ниже градусом Испуганно жара. Округлым серебром Раскатываясь, гром Овеял дрожью радостной Опушку и

Будущий день не уловишь сетью, И все ж говорю, что б ни докучало: Семидесятые годы столетья — Вот моя старость, ее начало. Жизнь неприметна

Когда-то раньше, в расцвете сил, Десятилетий я в дар просил, Чтоб изваять мне из косных руд Во имя Божье мой лучший труд. С недугом

Бряцающий напев железных строф Корана Он слышал над собой сквозь топот тысяч ног… Толпа влачила труп по рынкам Тегерана, И щебень мостовых лицо язвил

Одно громоносное слово Рокочет от Реймса до Львова; Зазубренны, дряхлы и ржавы, Колеблются замки Варшавы. Как робот, как рок неуклонны, Колонны, колонны, колонны Ширяют,

Если ты просветлил свою кровь, Если ты о надзвездном грустил — Сну Грядущего не прекословь, Чтобы он твою мысль обольстил, И унес — быстролетней

Этот двор, эти входы, Этот блик, что упал на скамью, В роды, роды и роды Помнят добрую нашу семью. Эти книжные полки, Досягнув, наконец,

Все отступило: удачи и промахи… Жизнь! Тайники отмыкай! Веет, смеется метелью черемухи Благоухающий май. Старая школа, родная и душная, Ульем запела… и вот —

О, не все ль равно, что дума строгая В тишине, подобно скрипачу, Тайным зовом струны духа трогала В эти дни, отверзтые лучу; Заглушала еле

Летопись сердца у желтой свечи Долго читаю в тиши, В грани стиха собираю лучи Перегоревшей души. Но наползает, как тень, на кристалл Мрак недосказанных

Я умирал травой и птицей, В степи, в лесу — В великом прахе раствориться, Лицом в росу. И человеком — скиф, маори, Дравид и

От зноя эпох надвигающихся Мне радостный ветер пахнул: Он был — как гонец задыхающийся, Как празднеств ликующий гул, Как ропоты толп миллионных, Как отсвет

…И, расторгнув наши руки, Азраил Нас лучом Звезды-Разлуки Озарил. Врозь туманными тропами Бытия Понесем мы нашу память, Наше я. Если путь по злым пустыням

Воздушным, играющим гением То лето сошло на столицу. Загаром упала на лица Горячая тень от крыла, — Весь день своенравным скольжением Бездумно она осеняла

1 Помню: широкие губы, Раскаленный песок дней, Подошвы, как рог, грубые От касанья гневных камней; Ропот никнущего камыша Под бурями первоначальными; Мать и дед

Странно поверить, трудно постичь: Нимб ли иконный у ней или бич? Кто она: беззаконье? закон? Пасть ли ощеривающий дракон? Много ли их под луною?

Бурей и свободою шумно маня В пенное море, С юности порочной бороли меня Страсти и горе. Ношу прегрешений, свершенных в пути, Снять помогая, Волю

Перед близким утром кровавым В тишине свечу мою теплю Не о мзде неправым и правым, Не о селах в прахе и пепле; Не о

Но, как минута внезапной казни, Ринутся в душу в самом конце Образы неповторимой жизни, Древнюю боль пробудив в творце. Смертной тоски в этот миг

1 А в мутно-дымном зеркале Истории Мятутся, реют, мчатся ночь и день, Как тени туч на диком плоскогорий: Гигантов тень. И на великих перекатах

Из обездоленности, Сирой оставленности — Силою веры стяжав ореол, Полон намоленности, В волны прославленности, Белым ковчегом собор отошел. Вся вековая моя Русь, просветляемая Столько