История! В каких туманах Тебя опять заволокло? В чьих мемуарах иль романах Сквозь непромытое стекло Ты искаженно проступила И скрылась? И торчат из тьмы
Стихотворения поэта Антокольский Павел Григорьевич
По лунным снам, по неземным, По снам людей непогребенных Проходит странник. А за ним Спешит неведомый ребенок. «Что, странник, ты несешь, кряхтя? Футляр от
Ну что же! И пускай не доживу. Суть не во мне. Зато мой внук — дитя — Немыслимую эту синеву Всю пролетит насквозь, почти
Друзья! Мы живем на зеленой земле, Пируем в ночах, истлеваем в золе. Неситесь, планеты, неситесь, неситесь! Ничем не насытясь, Мы сгинем во мгле. Но
1 На лысом темени горы, В корнях драконьих нор, Сверкает прочный до поры, Веселый Эльсинор. Желтеет плющ. Бегут года, Свой срок отпировав. Мосты скрипят,
Стреляя, целуя, калеча, Ко всем обращаясь на «ты», Ты стужей сводила все плечи И голодом все животы. Над каждым созданием смелым, Над каждым людским
Одна звезда в полночном небе, Одна звезда горит. Какой мне выпал странный жребий, Звезда не говорит. То звон мечей, то лепетанье Поющих где-то струн.
Словами черными, как черный хлеб и жалость, Я говорю с тобой,- пускай в последний раз! Любовь жила и жгла, божилась и держалась. Служила, как
День рожденья – не горе, не счастье, Не зима на дворе, не весна, Но твое неземное участье К несчастливцу, лишенному сна. Зов без отзыва,
Мать моя — колдунья или шлюха, А отец — какой-то старый граф. До его сиятельного слуха Не дошло, как, юбку разодрав На пеленки, две
Ей давно не спалось в дому деревянном. Подходила старуха, как тень, к фортепьянам, Напевала романс о мгновенье чудном Голоском еле слышным, дыханьем трудным. А
В глубоких колодцах вода холодна. Но чем холоднее, тем чище она. И. Бунин Возникает, колеблется, с воплем проносится мимо. Если просишь: останься!– то все
Белле Аxмадулиной Кому, как не тебе одной, Кому, как не тебе единственной — Такой далекой и родной, Такой знакомой и таинственной? А кто на
Приходит в полночь Новый год, Добрейший праздник, Ватагу лютых непогод Весельем дразнит, И, как художник-фантазер, Войдя в поселок, На окнах вызвездил узор Абстрактных елок.
С. Д. Кржижановскому Подходит ночь. Смешав и перепутав Гул океана, книгу и бульвар, Является в сознанье лилипутов С неоспоримым правом Гулливер. Какому-нибудь малышу седому
В. А. Каверину Долой подробности! Он стукнул по странице Тяжелым кулаком. За ним еще сквозит Беспутное дитя Парижа. Он стремится Me думать, есть, гулять.
Нечем дышать, оттого что я девушку встретил, Нечем дышать, оттого что врывается ветер, Ломится в окна, сметает пепел и пыль, Стало быть, небыль сама
Сны возвращаются из странствий. Их сила только в постоянстве. В том, что они уже нам снились И с той поры не прояснились. Из вечной
Я в зеркало, как в пустоту, Всмотрелся, и раскрылась Мне на полуденном свету Полнейшая бескрылость. Как будто там за мной неслась Орава рыжих ведьм,
Не жалей, не грусти, моя старость, Что не слышит тебя моя юность. Ничего у тебя не осталось, И ничто для тебя не вернулось. Не
Низко кружится воронье. Оголтелые псы томятся. Лишь коты во здравье свое Магнетизмом тайным дымятся. Ощутили они в шерсти Слабый треск и сухое жженье. Постепенно
Ты мне клялся душой сначала, Назвал ты душенькой меня,- Но сердце у меня молчало, Бесчувственное для огня, Ты от меня ушел в дурмане, Ужасно
Легко скользнула «Красная стрела» С перрона ленинградского вокзала. И снова нас обоих ночь связала И развернула смутных два крыла. Но никаких чудес не припасла,
Ты сойдешь с фонарем по скрипучим ступеням, Двери настежь — и прямо в ненастную тишь. Но с каким сожаленьем, с каким исступленьем Ты на
Он был никто. Безграмотный бездельник. Стратфордский браконьер, гроза лесничих, Веселый друг в компании Фальстафа. И кто еще? Назойливый вздыхатель Какой-то смуглой леди из предместья.
На ярмарке перед толпою пестрой, Переступив запретную черту, Маг-шарлатан Джузеппе Калиостро Волшебный свой стакан поднес ко рту. И тут же пламя вырвалось клубами, И
Не вспоминаю дней счастливых, Не замечаю лиц знакомых. Я весь какой-то странный вывих. Я весь какой-то сонный промах, Сосредоточен иль рассеян… Но здесь иная
Мы вышли поздно ночью в сенцы Из душной маленькой избы, И сказочных флуоресценций Шатнулись на небе столбы. Так сосуществовали ночью Домашний и небесный кров,
Европа! Ты помнишь, когда В зазубринах брега морского Твой гений был юн и раскован И строил твои города? Когда голодавшая голь Ночные дворцы штурмовала,
Октябрьский вихорь спящих будит На бурных митингах своих, Не шутит он, а грозно судит О всем, что было, есть и будет,- Октябрьский вихрь, Октябрьский
Сжав тросы в гигантской руке, Спросонок, нечесаный, сиплый, Весь город из вымысла выплыл И вымыслом рвется к реке. И ужас на клоунски жалостных, Простуженных
С полумесяцем турецким наверху Ночь старинна, как перина на пуху. Черный снег летает рядом тише сов. Циферблаты электрических часов Расцвели на лысых клумбах площадей.
Жилье твое остужено. Жена твоя покойница Была любимой суженой — И вот былинкой клонится, И спит в подводном Китеже, Спит, запертая в тереме. А
Пусть падают на пол стаканы Хмельные и жуток оскал Кривых балаганных зеркал. Пусть бронзовые истуканы С гранитных срываются скал! Все сделано до половины. Мы
Не трактир, так чужая таверна. Не сейчас, так в столетье любом. Я молюсь на тебя суеверно, На коленях и до полу лбом. Родилась ты
(1843–1963) Пришли не мрамором, не бронзой,– Живые ринулись на смотр – В монашеском обличьи Грозный1, В отваге юношеской Петр2. Два зеркала, два разных лика,
Что творится в осеннюю ночь, Как слабеют растенья сухие, Как, не в силах друг дружке помочь, Отдаются на милость стихии! Как в предсмертном ознобе,
Над роком. Над рокотом траурных маршей. Над конским затравленным скоком. Когда ж это было, что призрак монарший Расстрелян и в землю закопан? Где черный
Умолкнул голос человеческий, Никем и не услышанный. Истлели все овечьи вычески В траве, никем не скошенной. Чей стон промчится над Евразией, Зальется над Америкой,
Я рифмовал твое имя с грозою, Золотом зноя осыпал тебя. Ждал на вокзалах полуночных Зою, То есть по-гречески — жизнь. И, трубя В хриплые
Поэзия! Я лгать тебе не вправе И не хочу. Ты это знаешь? — Да. Пускай же в прочно кованной оправе Ничто, ничто не сгинет
Мне странно говорить о том, Что не написан целый том, Что заморожен целый дом, Что я твоим судим судом. Мне жутко будущего ждать, И
Хорошо! Сговоримся. Посмотрим, Что осталось на свете. Пойми: Ни надменным, ни добрым, ни бодрым Не хочу я ходить меж людьми. Чем гордиться? Чего мне
Склад сырых неструганых досок. Вороха не припасенных в зимах, Необдуманных, неотразимых Слов, чей смысл неясен и высок. В пригородах окрик петушиный. Час прибытья дальних
Кончен день. И в балагане жутком Я воспользовался промежутком Между «сколько света» и «ни зги». Кончен день, изображенный резко, Полный визга, дребезга и треска,
Начало всех начал его. В ту ночь К нему пришли Белинский и Некрасов, Чтоб обнадежить, выручить, помочь, Восторга своего не приукрасив, Ни разу не
Ненастный вечер. Свет, горящий вполнакала, Плохой табак, а от него туман в мозгу. Душа, чего ты жаждала, о чем алкала? Молчи о том, старуха!
Я завещаю правнукам записки, Где высказана будет без опаски Вся правда об Иерониме Босхе. Художник этот в давние года Не бедствовал, был весел, благодушен,
Не падай, надменное горе! Вставай, молодая тоска! Да здравствует вне категорий Высокая роль чудака! Он будет — заранее ясно — Смешон и ничтожен на
Понимаешь? Я прожил века без тебя И не чаял, что в будущем встречу. И случалось, в охрипшие трубы трубя, Не владел человеческой речью. Пил