Смотри! Обернись! Ведь не поздно. Я не угрожаю, но — жаль… И небо не будет звездно, и ветви остынут дрожа. Взгляни, улыбнись, еще встанешь,
Стихотворения поэта Асеев Николай Николаевич
От Грайворона до Звенигорода эта песня была переигрывана. В ней от доньего дня до поволжьина крики «стронь-старина» в струны вложены. Все, что было твердынь
Если день смерк, если звук смолк, все же бегут вверх соки сосновых смол. С горем наперевес, горло бедой сжав, фабрик и деревень заговори, шаг:
Нынче утром певшее железо сердце мне изрезало в куски, оттого и мысли, может, лезут на стены, на выступы тоски. Нынче город молотами в ухо
Если ночь все тревоги вызвездит, как платок полосатый сартовский, проломаю сквозь вечер мартовский Млечный Путь, наведенный известью. Я пучком телеграфных проволок от Арктура к
Стихи мои из мяты и полыни, полны степной прохлады и теплыни. Полынь горька, а мята горе лечит; игра в тепло и в холод —
Со сталелитейного стали лететь крики, кровью окрашенные, стекало в стекольных, и падали те, слезой поскользнувшись страшною. И был соловей, живой соловей, он бил о
Глаза насмешливые сужая, сидишь и смотришь, совсем чужая, совсем чужая, совсем другая, мне не родная, не дорогая; с иною жизнью, с другой, иною судьбой
За аулом далеко заржала кобыла… «Расскажи нам, Шалико, что с тобою было. От каких тяжелых дел, не старея, молодым ты поседел, спой скорее». —
Еще и осени не близко, еще и свет гореть — не связан, а я прочел тоски записку, потерянную желтым вязом. Не уроню такого взора,
Почему ж ты, Испания, в небо смотрела, когда Гарсиа Лорку увели для расстрела? Андалузия знала и Валенсия знала,- Что ж земля под ногами убийц
Как желтые крылья иволги, как стоны тяжелых выпей, ты песню зажги и вымолви и сердце тоскою выпей! Ведь здесь — как подарок царский —
На мирно голубевший рейд был, как перчатка, кинут крейсер, от утомительного рейса спешивший отдохнуть скорей… Но не кичитесь, моряки, своею силою тройною: тайфун взметает
Как лед облака, как лед облака, как битый лед облака, и синь далека, и синь высока, за ними — синь глубока; Летят облака, как
Слушай, Анни, твое дыханье, трепет рук, и изгибы губ, и волос твоих колыханье я, как давний сон, берегу. Эти лица, и те, и те,-
Была пора глухая, была пора немая, но цвел, благоухая, рабочий праздник мая. Осыпаны снегами, окутаны ночами, встречались мы с врагами грозящими очами. Но встал
1 Раненым медведем мороз дерет. Санки по Фонтанке летят вперед. Полоз остер — полосатит снег. Чьи это там голоса и смех? — Руку на
Насилье родит насилье, и ложь умножает ложь; когда нас берут за горло, естественно взяться за нож. Но нож объявлять святыней и, вглядываясь в лезвие,
Когда земное склонит лень, выходит с тенью тени лань, с ветвей скользит, белея, лунь, волну сердито взроет линь, И чей-то стан колеблет стон, то,
Люди! Бедные, бедные люди! Как вам скучно жить без стихов, без иллюзий и без прелюдий, в мире счетных машин и станков! Без зеленой травы
Рука тяжелая, прохладная, Легла доверчиво на эту, Как кисть большая, виноградная, Захолодевшая к рассвету. Я знаю всю тебя по пальчикам, По прядке, где пробора
Время Ленина светит и славится, годы Ленина — жар революций; вновь в их честь поднимаются здравицы, новые песни им во славу поются. Ленина голос
Три года гневалась весна, три года грохотали пушки, и вот — в России не узнать пера и голоса кукушки. Заводы весен, песен, дней, отрите
Я твердо знаю: умереть не страшно! Ну что ж — упал, замолк и охладел. Была бы только жизнь твоя украшена сиянием каких-то добрых дел.
Приход докучливой поры… И на дороги упали желтые шары прохожим в ноги. Так всех надменных гордецов пригнут тревоги: они падут в конце концов прохожим
Меня застрелит белый офицер не так — так этак. Он, целясь,- не изменится в лице: он очень меток. И на суде произнесет он речь,
Как соловей, расцеловавший воздух, коснулись дни звенящие твои меня, и я ищу в качающихся звездах тебе узор красивейшего имени. Я, может, сердцем дотла изолган:
Вот и кончается лето, яростно рдеют цветы, меньше становится света, ближе приход темноты. Но — темноте неподвластны, солнца впитавши лучи,- будем по-прежнему ясны, искренни
Осенними астрами день дышал,- отчаяние и жалость!- как будто бы старого мира душа в последние сны снаряжалась; как будто бы ветер коснулся струны и
Мы пили песни, ели зори и мясо будущих времен. А вы — с ненужной хитростью во взоре сплошные темные Семеновы. Пусть краб — летописец
Что такое счастье, милый друг? Что такое счастье близких двух? Выйдут москвичи из норок, в белом все, в летнем все, поглядеть, как на планерах
Кружится, мчится Земшар — в зоне огня. Возле меня бег пар, возле меня, возле меня блеск глаз, губ зов, жизнь начинает свой сказ с
Какую тебе мне лесть сплесть кривее, чем клюв у клеста? И как похвалить тебя, если дождем ты листы исхлестал? Мы вместе плясали на хатах
Восемь командиров РККА врезывались ветру в облака. Старшему из равных сорок лет, больше половины — прочим нет. Молоды, упорны, ясный взгляд, всей стране защита
У меня на седьмом этаже, на балконе,- зеленая ива. Если ветер, то тень от ветвей ее ходит стеной; это очень тревожно и очень вольнолюбиво
С неба полуденного жара не подступи, конная Буденного раскинулась в степи. Не сынки у маменек в помещичьем дому, выросли мы в пламени, в пороховом
Взметни скорей булавою, затейница русских лет, над глупою головою, в которой веселья нет. Ты звонкие узы ковала вкруг страшного слова «умрем». А музыка —
От скольких людей я завишу: от тех, кто посеял зерно, от тех, кто чинил мою крышу, кто вставил мне стекла в окно; Кто сшил
Ведь есть же такие счастливцы, что ранней осенней порой следят, как горят чернобривцы, склонившись над грядкой сырой! Их жарким дыханьем согрето и пахнет, как
Стынь, стужа, стынь, стужа, стынь, стынь, стынь! День — ужас, день — ужас, день, день, динь! Это бубен шаманий, или ветер о льдину лизнул?
Кавказ в стихах обхаживая, гляжусь в твои края, советская Абхазия, красавица моя. Когда, гремя туннелями, весь пар горам раздав, совсем осатанелыми слетают поезда, И
Выстрелом дважды и трижды воздух разорван на клочья… Пули ответной не выждав, скрылся стрелявший за ночью. И, опираясь об угол, раны темнея обновкой, жалко
У подрисованных бровей, у пляской блещущего тела, на маем млеющей траве душа прожить не захотела. Захохотал холодный лес, шатались ветви, выли дубы, когда июньский
Каждый раз, как мы смотрели на воду, небо призывало: убежим! И тянуло в дальнюю Канаду, за незнаемые рубежи. Мы хранили в нашем честном детстве
Вы видели море такое, когда замерли паруса, и небо в весеннем покое, и волны — сплошная роса? И нежен туман, точно жемчуг, и видимо
В комнате высокой на целый день сумрачная, смутная осела тень. Облачные очереди стали в ряд, молнии рубцами на лице горят. Голос ненаигранный — дальний