Я приду к родимой, кинусь в ноги, Заору: «Бабы плачут в огороде Не к добру. Ты мне волосы обрезала, В соли омывала, Нежная! Любезная!
Стихотворения поэта Эренбург Илья Григорьевич
Тяжелы несжатые поля, Золотого века полнокровье. Чем бы стала ты, моя земля, Без опустошающей любови! Да, любовь, и до такой тоски, Что в зените
Уходят улицы, узлы, базары, Танцоры, костыли и сталевары, Уходят канарейки и матрацы, Дома кричат: «Мы не хотим остаться», А на соборе корчатся уродцы, Уходит
Ты Канадой запахла, Тверская. Снегом скрипнул суровый ковбой. Никого, и на скрип отвечает Только сердца чугунного бой. Спрятан золота слиток горячий. Часовых барабанная дробь.
Чай пила с постным сахаром, Умилялась и потела. Страшила смертными делами Свое веское тело. «Ручки вы мои, ножки, Слушайте, послушайте, Как сороконожки Будут кушать
(Писано в сентябре 1918 года) Брожу по площадям унылым, опустелым. Еще смуглеют купола и реет звон едва-едва, Еще теплеет бедное тело Твое, Москва. Вот
Зевак восторженные крики Встречали грузного быка. В его глазах, больших и диких, Была глубокая тоска. Дрожали дротики обиды. Он долго поджидал врага, Бежал на
Календарей для сердца нет, Все отдано судьбе на милость. Так с Тютчевым на склоне лет То необычное случилось, О чем писал он наугад, Когда
На Рамбле возле птичьих лавок Глухой солдат — он ранен был — С дроздов, малиновок и славок Глаз восхищенных не сводил. В ушах его
Я стоял у окошка голый и злой И колол свое тело тонкой иглой. Замерзали, алые, темнели гвоздики. Но те же волны рыли песок убитый.
Я помню, давно уже я уловил, Что Вы среди нас неживая. И только за это я Вас полюбил, Последней любовью сгорая. За то, что
Самоубийцею в ущелье С горы кидается поток, Ломает траурные ели И сносит камни, как песок. Скорей бы вниз! И дни, и ночи, Не зная
Горят померанцы, и горы горят. Под ярким закатом забытый солдат. Раскрыты глаза, и глаза широки, Садятся на эти глаза мотыльки. Натертые ноги в горячей
Не здесь, на обломках, в походе, в окопе, Не мертвых опрос и не доблести опись. Как дерево, рубят товарища, друга. Позволь, чтоб не сердце,
Помню день, проведенный в Лукке, Дым оливок, казавшийся серым, Небо, полное мути, Желтого зла и серы. У школы Шумели мальчишки. С вала мы видели
Я знал, что утро накличет Этот томительный вечер; Что малая птичка Будет клевать мою печень; Что, на четыре части переломанный, Я буду делать то,
В кастильском нищенском селенье, Где только камень и война, Была та ночь до одуренья Криклива и раскалена. Артиллерийской подготовки Гроза гремела вдалеке. Глаза хватались
Каждый вечер в городе кого-нибудь хоронят, Девушку печальную на кладбище несут. С колоколен радостных о тихом царстве звонят, И в церквах растворенных о празднике
При первой встрече ты мне сказала: «Вчера Я узнала, что вы уезжаете… мы скоро расстанемся…» Богу было угодно предать всем ветрам Любви едва вожженное
Кончен бой. Над горем и над славой В знойный полдень голубеет явор. Мертвого солдата тихо нежит Листьев изумительная свежесть. О деревья, мира часовые, Сизо-синие