От жалости, что мне поручена, Не отвертеться. Пульсируют часы наручные Толчками сердца. Ничто — ни вечное, ни тленное — Не позабыто. Пульсируют часы настенные
Стихотворения поэта Лиснянская Инна Львовна
Без воли твоей и воздуха не глотнуть, И шагу не сделать за обозначенный круг, Не то чтобы в город на электричке махнуть, — Не
Я тебя увидала в дверной глазок И навстречу тебе распахнула дверь: Говоришь мне, что ты, как перст, одинок, Только что мне с собой поделать
Вновь изумруд дерев И неба аквамарин. Снова на обогрев Сердца продрогшего — Ты у меня один. Даже среди руин И нам посулит весна Много
Из мелких облаков На небе набран пояс — Серебряно-прочна Длина и прямизна. Иль это на лету Застыл гусиный поезд Над устьем забытья И над
Синий вдали, а вблизи бесцветный Воздух, — и жизнь твоя такова. Надо ль вести разговор беспредметный, Надо ль сидеть, спустя рукава? Ты и в
Все, что мне было не мило, исчезло как дым. Солнце меня подцепило багром золотым, Лето меня подцепило косою стальной, Граблями — осень. На лестнице
Дерево странного облика,- Что ни листочек — то облако Белое, белое, белое, Полное зова и отклика. Разом и платье венчальное, И полотно погребальное —
Я выдохнула память. И для вдоха Теперь нужна мне новая эпоха Или хотя бы — новое окно В иной пейзаж, где лавр дорогу славит,
То ли снится, то ли бредится, — Все давно уже смешалось, — Летний пламень с гололедицей, Ковш земли с ковшом Медведицы, Даже с ненавистью
Как близко небо цвета аметиста! Как бархатисты каменные складки! Пустыня Иудейская гориста. Бредут паломники, гуляют куропатки. Вблизи пещеры, где уединенья Искал Христос, чтобы Отцу
Что за мельник мелет этот снег, Что за пекарь месит эту вьюгу? Делается волком человек, Волком воет да на всю округу. Где же лекарь
Первое марта. И день-деньской Тенькает пеночка за занавеской С жесткостью рифмы мужской, С мягкостью — женской. Первое марта, а все — мороз. В мире
Это не по снегу — красный мороз, Это замерзла кровища, Это огонь истребительный вмерз В пепел жилища. Вопль укоризны отпустишь ли мне, Полубезумной дщери?
Большой, указательный, средний, безымянный, мизинец… На них бедолага считает счастливые годы, На них неудачи свои считает счастливец, На них бизнесмен, хозяин и он же
Слежались архаика, суржик и сленг Не хуже валежника… Усталое, будто бы мартовский снег, Сознанье мое ожидает подснежника. Едва уловимо дыханье цветка, Едва уловимая —
Человек бредет, а время бродит В черепушке, как винишко в бочке, И руками человек разводит: Где тут думать в нашей заморочке О материи, теснящей
Слово опередив, Льется музыка Гайдна. Семь сонат — что за тайна! В музыкальный архив Я попала случайно. Семь поющих свечей Он возносит под купол.
Прощально сентябрь золотится, И мысли идут на закат. Тоска — вдохновенью сестрица, А опыт — неведенью брат. От древних фаюмских портретов И фоток в
А как он был любим От гор до парапета,- Над Каспием седым, Под синью минарета! Теперь лишь дальний гром Напоминает грохот На берегу, где
1 То ли есть нечто надцарственное В том, что услышал ты Слово мое благодарственное Из мировой темноты, То ли из мира засвеченного Всполохами имен,
Нету такого огня, чтоб согреть огнем Красные шарики крови. Третью бессонницу думаю я о нем — О стихотворном слове. Слово прозрачно, как воздух или
И для тупицы нет секрета, Что не найти одной тропы Инакомыслию поэта С единовластием толпы. Но нам ли страха устрашиться? Со мною все мое
Дни идут, как на брата — брат. Дни и тучи и птицы летят Как задуманы и как хотят — Мимо глаз, осязанья и слуха.
Душою доросла я до безлюдности, Дошла я до такого рубежа, Когда биографические трудности Не стоят в самом деле ни гроша И хочется без мины
Отжелтевший денек все короче, Все тревожней предснежный туман, И последняя бабочка ночи О светящийся бьется экран. Почему-то в осеннюю пору Мотыльковая доля жальчей. Хорошо,
Дыша недвижными ветрами, От ворожбы своей нема, Стоит стоймя в оконной раме Мучнисто-меловая тьма, — Ни звездной синьки на мольберте, Ни утреннего багреца. У
На снегу сосновой тенью Свет подчеркнут. Я недвижна, как растенье, Разум чокнут. То лицо, а вот — изнанка: В свете слабом Скачет жизнь твоя
Ягода вышла — осталась у кустика Скука кювета. Музыка вышла — осталась акустика В сердце поэта. Ах, не горюй, мой товарищ единственный, Жизнь торовата
Холод. Из глотки звук Вырвать, что зуб из десны. Дай мне из щедрых рук Голос испить весны. Здесь, где в снегу хвоя, Здесь, где
Наконец-то я проникла в слово, В суть его — и в плоть его и в дух, Наконец-то я уже готова Это слово выговорить вслух.
После жизни прошу меня не сжигать — Пусть насытится червь, насладится малинник. После жизни не стану я вспоминать Ни сиротских лет, ни душевных клиник.
Ты всегда говорил мне: — Молись и верь! — И талдычил как на беду: — Все, что надо мне, чувствую, будто зверь, — И
Что раковина скрыла, то подлежит повтору. У скал утихло море, морщины расшибя. Я правду говорила лишь вольному простору, Поскольку воля слышит лишь самое себя.
Бесслезная, платочек мокрый комкаю. Здесь, у источника, на склоне лета, Над быстрою водой под спелой смоквою С Марией встретилась Елизавета. Одна была беременна Крестителем,
Подымается солнце цвета хурмы. Что я вижу, пришелица из зимы, Долгим снегом замучена? В самом центре города — ну и дела! — Меж альпийских
Сухо и солнечно в нынешнем августе Кисти рябины от солнечной сладости Алым огнем налились. Белым наливом и желтой поганкою Пахнет земля. И атласной изнанкою
Туда, где нет горизонта, спешу неспешно И почему-то думаю о Басе. Вослед мне, соль и песок рифмуя небрежно, Море поет ни о чем и
Я сожгла свои слезы на дне глазном, На сетчатке остался пепел, Чтобы гость незваный в дому моем Их не видел, и друг их не
На душе — червоточина, А в голове — морока. В небе лучи заточены, Как пики или осока. Домик мой скособоченный, Я возвратилась с Востока,
1 Полуживое существо, Но много помнит, и бывает, Что место детства моего Мне зеркало изображает: Баку. Песчаные холмы И желто-серый холм верблюда, В тарелках
Посредине дворовых галактик То ли травы, то ль звезды цветут. Но, однако, мой серый собратик, На мякине нас не проведут. Как себя мы сомненьем
Тебя, который меня создал Из мокрого праха, славлю! Тебя, который меня спасал От многого страха, славлю! Тебя, кто дал от земных щедрот Мне дом
Горы покрыты ливанским дубом, — Кроны, как волны, друг к другу впритык — Листья прижаты к облачным клубам. К виду такому глаз не привык,
Много пишу. Жизненных сил избыток В стих загоняю — это одна из пыток, Данных, скорей землей, а не добрым небом, Данных не светлым духом,
Я не вижу себя потому, что не видишь меня, Ты ведь знаешь — я вижу себя лишь чужими глазами, — Даже синим зрачком под
Я, созерцатель леса, свидетель дня, В кресле плетеном сижу на крыльце недвижно И не берусь при виде рыхлого пня Корни хулить облыжно. Корни в
В пальмовой роще солнца сквозняк, Над пальмами веер облачных сфер… Железно-жилистый известняк… Черные арки кумранских пещер… На камне горячем сижу, и стрижи, Которых и
Заглядывает в глаза, дергает за рукав И тащит меня в сторонку, Жизнь мою клянчит, слезами ко мне припав. Ну как отказать ребенку? Глажу по
Как отдельное растенье, Что сейчас под ветром корчится, Я, любя уединенье, Ненавижу одиночество. Надо знать мне, что за стенкой Кто-нибудь да и соседствует, С