Не хочу тебя сегодня. Пусть язык твой будет нем. Память, суетная сводня, Не своди меня ни с кем. Не мани по темным тропкам, По
Стихотворения поэта Парнок София Яковлевна
Восход в дыму, и тусклый закат в дыму, И тихо так, как будто покойник в дому, И люди бродят, шепотом говорят: Леса горят, ох,
Голос Огромный город. Ветер. Вечер. Во мраке треплются огни, И ты, безумец, в первом встречном Идешь искать себе родни. Смирись, поэт, и не юродствуй,
Эолийской лиры лишь песнь заслышу, Загораюсь я, не иду — танцую, Переимчив голос, рука проворна, — Музыка в жилах. Не перо пытаю, я струны
Этот вечер был тускло-палевый,- Для меня был огненный он. Этим вечером, как пожелали Вы, Мы вошли в театр «Унион». Помню руки, от счастья слабые,
На синем — темно-розовый закат И женщина, каких поют поэты. Вечерний ветер раздувает плат: По синему багряные букеты. И плавность плеч и острия локтей
Окиньте беглым, мимолетным взглядом Мою ладонь: Здесь две судьбы, одна с другою рядом, Двойной огонь. Двух жизней линии проходят остро, Здесь «да» и «нет»,-
И так же кичились они, И башню надменную вздыбили, — На Господа поднятый меч. И вновь вавилонские дни, И вот она, вестница гибели, —
Так призрачно и ясно так Мне вспомнился тот полдень длинный, И виноградник и ветряк Крылатый в глубине долины. И колесом кружилась тень По закурчавленному
Разве полночь такая — от Бога? В путь какой ухожу я одна? Будто кошка перебежала дорогу, Надо мной пролетела луна. В ночь такую надежнее
На запад, на восток всмотрись, внемли,- Об этих днях напишет новый Пимен, Что ненависти пламень был взаимен У сих народов моря и земли. Мы
Испепелится сердце, Из пепла встанет дух. Молюсь всем страстотерпцам, Чтоб пламень не потух. Свирепствуй в черной чаще, Огонь — моя метель, — Доколе дух
Словно видишь мир сквозь граненый, Золотисто-дымный топаз. Стоит пред тобой позлащенный, В дивной росписи, иконостас, И вся-то внутри обитель, Как ларец золотой, горит, И
Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою. Сафо «Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою» — Ах, одностишья стрелой Сафо пронзила меня! Ночью задумалась я над
В полночь рыть выходят клады, Я иду средь бела дня, Я к душе твоей не крадусь, — Слышишь издали меня. Вор идет с отмычкой,
Все отмычки обломали воры, А замок поскрипывал едва. Но такого, видно, нет запора, Что не разомкнет разрыв-трава.
Как неуемный дятел Долбит упорный ствол, Одно воспоминанье Просверливает дух. Вот все, что я утратил: Цветами убран стол, Знакомое дыханье Напрасно ловит слух. Усталою
Сегодня с неба день поспешней Свой охладелый луч унес. Гостеприимные скворешни Пустеют в проседи берез. В кустах акаций хруст,- сказать бы: Сухие щелкают стручки.
Увидеть вдруг в душе другой Такой же ужас, ночь такую ж, — Ах, нет! Нет, ты не затоскуешь Моей запойною тоской. Как хорошо, что
Без посоха и странничьей котомки Последний путь не мыслится поэту, Но, все оставивши, без них уйду я в путь. На немудреное крыльцо, на землю
Я вспомню все. Всех дней, в одном безмерном миге, Столпятся предо мной покорные стада. На пройденных путях ни одного следа Не минуя, как строк
Без оговорок, без условий Принять свой жребий до конца, Не обрывать на полуслове Самодовольного лжеца. И самому играть во что-то — В борьбу, в
Не на храненье до поры, — На жертвенник, а не в копилку, — В огонь, в огонь Израиль пылкий Издревле нес свои дары! И
«Который час?» — Безумный — Смотри, смотри: Одиннадцать, двенадцать, час, два, три В мгновенье стрелка весь облетает круг. Во мне ль, в часах горячечный
И вот мне снится сон такой: Притон унылого разгула. Вхожу, — и на меня пахнуло Духами, потом и тоской. Беспомощно гляжу окрест, И мне
Когда забормочешь во сне И станет твой голос запальчив, Я возьму тебя тихо за пальчик И шепну: «Расскажи обо мне, — Как меня ты,
Все отдаленнее, все тише, Как погребенная в снегу, Твой зов беспомощный я слышу, И отозваться не могу. Но ты не плачь, но ты не
Летят, пылая, облака, Разрушился небесный город. Упряма поступь и легка, Раскинут ветром вольный ворот. Кто мне промолвил «добрый путь», Перекрестил — кто на дорогу?
Я не знаю моих предков, — кто они? Где прошли, из пустыни выйдя? Только сердце бьется взволнованней, Чуть беседа зайдет о Мадриде. К этим
С пустынь доносятся Колокола. По полю, по сердцу Тень проплыла. Час перед вечером В тихом краю. С деревцем встреченным Я говорю. Птичьему посвисту Внемлет
Ни нежно так, ни так чудесно Вовеки розы не цвели: Здесь дышишь ты, и ты прелестна Всей грустной прелестью земли. Как нежно над тобою
Скажу ли вам: я вас люблю? Нет, ваше сердце слишком зорко. Ужель его я утолю Любовною скороговоркой? Не слово,- то, что перед ним: Молчание
Дай руку, и пойдем в наш грешный рай!.. Наперекор небесным промфинпланам, Для нас среди зимы вернулся май И зацвела зеленая поляна, Где яблоня над
Священно не страстное ложе, Но хлеб, преломляемый гостем За трапезой в дружеский час. Беспамятная щебетунья, Из чьих только рук не клевала По зернышку, лакомка,
Измучен, до смерти замотан, Но весь — огонь, но весь — стихи, — И вот у ног твоих он, вот он, Косматый выкормыш стихий!
Ю. Л. Римской-Корсаковой Тихо плачу и пою, отпеваю жизнь мою. В комнате полутемно, тускло светится окно, и выходит из угла старым оборотнем мгла. Скучно
Благодарю тебя, мой друг, За тихое дыханье, За нежность этих сонных рук И сонных губ шептанье, За эти впалые виски И выгнутые брови, За
Прекрасная пора была! Мне шел двадцатый год. Алмазною параболой взвивался водомет. Пушок валился с тополя, и с самого утра вокруг фонтана топала в аллее
Как в истерике, рука по гитаре Заметалась, забилась, — и вот О прославленном, дедовском Яре Снова голос роковой поет. Выкрик пламенный, — и хору
Ворвался в мое безлюдье, Двери высадил ногой. Победителя не судят, Своевольник молодой! Что ж, садись и разглагольствуй, Будь как дома — пей и ешь,
Кто разлюбляет плоть, хладеет к воплощенью: Почти не тянется за глиною рука. Уже не вылепишь ни льва, ни голубка, Не станет мрамором, что наплывает
Вокруг — ночной пустыней — сцена. Из люков духи поднялись, И холодок шевелит стены Животрепещущих кулис. Окончен ли или не начат Спектакль? Безлюден черный
И впрямь прекрасен, юноша стройный, ты: Два синих солнца под бахромой ресниц, И кудри темноструйным вихрем, Лавра славней, нежный лик венчают. Адонис сам предшественник
Мягко, лоно, будь постельное, Глубь глубокая — земля. Колыханье колыбельное, Лейся, поле шевеля. Травы, заведите шепоты, Вечер, росы расплесни, Над могилой одиноко ты, Божий
Е. Я. Тараховской Мне снилось: я бреду впотьмах, и к тьме глаза мои привыкли. И вдруг — огонь. Духан в горах. Гортанный говор. Пьяный
Не внял тоске моей Господь И холодом не осчастливил, Из круга пламенного плоть Изнеможенную не вывел, И люди пьют мои уста, А жар последний
Узорами заволокло Мое окно.- О, день разлуки!- Я на шершавое стекло Кладу тоскующие руки. Гляжу на первый стужи дар Опустошенными глазами, Как тает ледяной
Краснеть за посвященный стих И требовать возврата писем, — Священен дар и независим От рук кощунственных твоих! Что возвращать мне? На, лови Тетрадь исписанной
Когда перевалит за сорок, Поздно водиться с Музами, Поздно томиться музыкой, Пить огневое снадобье, — Угомониться надобно: Надобно внуков нянчить, Надобно путь заканчивать, Когда
Сквозь все, что я делаю, думаю, помню, Сквозь все голоса вкруг меня и во мне, Как миг тишины, что всех шумов огромней, Как призвук,