Голубое с палевыми облаками
небо русских икон…
Это там, на Урале или на Каме.
Ухает геликон.
И хоронит допившегося соседа
преданная родня.
И с распятым Богом идет беседа,
первая у меня.
Бог считает, что мертвый сосед — в порядке,
принят в небесный ад,
чуть похожий на Верочкин, у колодца,
где антоновские висят.
Он предъявит свою хромоту, как примету,
райскому вратарю…
Ну, а я считаю, что Бога нету.
Но с кем же я говорю?
Там цыпленка — на суп. Тут подсвинка — на сало.
Серый задрал коня.
Как теперь бы сказали, ты, смерть, достала,
ты достала меня!
Я боюсь за родных, и за все живое…
Господи, чья мы сыть?
А вокруг — только пение хоровое,
с кем же мне говорить?
В нашей Третьей школе все знают точно:
Бога придумал грек,
потому что жилище было непрочно
в мире, где град и снег.
Но хотя у нас сне́га гораздо больше,
трудно здесь небесам.
Так что, с кем я сейчас беседую, Боже,
я не знаю и сам…
Похоронный оркестр ушел к погосту.
Это недалеко.
Татарчонок в ватнике не по росту
козье пьет молоко.
А козу эту в марте от волчьей стаи
спас неизвестно кто —
на Тебя все старухи грешат: отстали,
темные… Но зато,
Но зато, когда проносили соседа
мимо ее крыльца,
о, как бабка, зимой схоронившая деда,
встала, глотнув сырца,
поминальным блином не заев напитка,
глядя в открытый гроб,
не спеша, как стежки по канве, не прытко,
крест положив на лоб,
Как она прокричала в мертвые уши
в лютиках полевых,
как она прокричала в мертвые уши
через толпу живых,
как она прокричала, баба Дуняша, —
словно не про беду:
— Ты скажи там, Федор, Ивану и нашим:
скоро я к ним приду!..
(1 votes, average: 5,00 out of 5)