Благодатные денечки, пар, светящийся у вод. Матери и одиночки смотрят в чистый небосвод. Но еще не улетели, не пропали журавли. Только пестрые метели канители
Стихотворения поэта Попов Борис Емельянович
Сентябрь отшелестел. И серые пески без вмятин теплых тел печальны до тоски. Как пуст осенний пляж! Береговой прибой не оживит пейзаж, где только мы
Напротив сквера, в доме небольшом, где по ночам в горшках цветут окурки, — разгуливала ведьма нагишом для интеллектуалов и придурков. А воздух был и
Время мчится скорее, скорее — страсти, ужасы, сбивы сердец. И подруги, и други стареют, да и сам я давно не юнец. Под растресканным куполом
Нет, с тобой земная связь не расторгнута! Все ночные поезда — в нашу сторону! В нашу сторону, в мою, запыленную, после дождичка в четверг
Зарастает чистый сад, лето дразнит. А года летят назад, словно в праздник. Где мы были голодны, рвали вишню. Ведь мы тоже из войны той
Положим, мы были как будто бы муж и жена. И жили, примерно бы, вместе лет десять-пятнадцать. А муж и жена, как у нас говорится,
Я посетил ту улицу, где мы весну искали посреди зимы. И не нашли, конечно, растерялись, друг другу нагрубили, разошлись, разъехались… но в памяти остались
Похолодало и потемнело. Земля промерзла. Душа простыла. …Но ведь, послушай, какое дело — все это с нами и раньше было! И так же листья,
Обойдусь без крыльев этих, Хотя рана жжет и жжет. …Хорошо живет на свете, Кто без памяти живет. Вот и август плодоносный, Свист разбойничий в
Отцу моему, Е. И. Попову Стороной пролетели метели с тесным взвизгом щенячьей возни. На исходе рабочей недели спит окраина после восьми. Спит окраина, вывесив
Снова снится старый сон, как немой печальный крик, — на картине Пикассо, там, где мальчик и старик. Голубой сиротский свет смерк у мальчика в
Ночи колючий острог, Сонные зимние молнии… Рви, металлический рок, Это крутое безмолвие! Чтобы столпились, немы, Оторопело и женственно — Дети земли и зимы Около
День стоял в седой полуде. От жары газон горел. В распроклятом «Изумруде» Я Руфину усмотрел. Средь агатов и алмазов, И подделок под алмаз —
Льдом покрыты поляны и тропы. Чахнет в зоне заката луна. Только звезд серебристые стропы Достают до ночного окна. А увидишь ты или услышишь Эту
Так я устал, что уже притворяться не надо. Можно спуститься к дремучей, стоячей воде. Да не узришь ни русалки речной, ни наяды, не полетишь
Н. Семик Все о небе, все о небе помышляем — но летит стороной Царевна-лебедь, устремленная в зенит. Вот уж ночь покрылась пылью беспредельной тишины…
Уже огни стоцветные потухли, передавая сны весны друг дружке. …Плыви, светись, полуночная кухня, настаивая чай в литровой кружке! Свидетельница, стойкий очевидец, последний, может, гладиатор
Ю. Ильясову Восемь коек в тесной комнате и восемь Разных судеб. Стекленеющий рассвет. Сколько было позади веселых весен — Столько будет впереди бредовых лет.
Луна горит в чернильной влаге, И звезды смотрят свысока На спящий пионерский лагерь И лагерь с маркой ИТК. Луна безмолвна, звезды немы. Спит поднебесная
Желтеют, истончаясь, листья, И вянут травы на покосах… Густым мазком, но легкой кистью Творит свои полотна осень. Ах, как широко, как высоко В тиши
Эта ночь стоит на месте, Тесен, узок мир зимы. Лишь пульсируют созвездий Иглы, яблоки, дымы. В час, почти неуловимый, Оттолкнувшись ото сна — Вздрогнешь
Поглядывая в узенькие окна, спустись по той уклончивой тропе, где и твоя мелодия подмокла в состарившейся каменной резьбе. Там черные круглы полуворотца, узоры стерты
Это время скворцов. А они еще не прилетели. Расплываются лужи в разорванной пряже реки. Это время юнцов, это косы и бусы апреля, это лужи
Помню ли я воспаленные губы И от любви под глазами круги, Берег в репейниках, плоский и грубый, У заболоченной низкой реки? Помню ли я?
Двенадцать месяцев в году. У каждого число и место. Черемухой на холоду пропахли поздние подъезды. А в декабре такая муть, такая сладкая тревога —
…И чувствую какую-то тревогу, разлившуюся в воздухе, и снова ночная пустоглазая дорога то дарит мне, то отнимает слово. Единственное, верное… Как жалко, что быстротечно
Б. Пастернаку Долог был день, небосвод необъятен, Дали пусты… Что же я вдруг тебя вспомнил, приятель — Счастлив ли ты? И защемило под сердцем
Возникает посреди очередей миф о крысах, пожирающих людей. И растет он в глубину и ширину, миф, корнями уходящий в старину. Разрывают духоту жилых квартир
Пахнет подушка духами сухими, словно на ней отпечаталось имя той, что со мною горела и грела злое мое, неумелое тело! Дышит подушка — ей
Уж солнце пошло на заход, Старье убывает. Все то, что скопилось за год — В утиль уплывает! Потрепанный веком комод, Бинты и бумаги. Источники
Т. Бек Ничего мне уже не надо. И спиною прохладу чуя, с легким лепетом листопада подружиться теперь хочу я. На пустынный, песчаный берег, сплошь
Друзья устали от меня, подруги далеко. И в комнате, на склоне дня, скисает молоко. Вечерний двуединый свет кладет на все печать. Уже куплет последний
Долгие сумерки сентября, смена осенняя. Запотевает на стеклах заря, нету спасения. Над развороченной грубой землей тени качаются. Пахнет разором, пожаром, золой — впору отчаяться.
По сырой листве шурша, бродит грешная душа, задыхается в потемках — сука жизнь, а хороша! Словно птицы, реют сны в синих высветах весны. А
Уставший город тьмою огранен. Бог вилку позабыл воткнуть в розетку. И лишь Орджоникидзевский район роняет с подоконников подсветку. Обнажена тугая тишина — то всплеск,
Посреди кирпича и железа, промазученных труб и прокладок, городского каленого леса, превращенного в спальни и склады, посреди этой нуди и неги, в тошнотворном клею
…И похрустывая льдинкой, Всматриваясь — кто идет? — Под сурдинку, под сурдинку Зимний день в тени поет. Зимний день, дыша глубоко Синью колкою, сквозной
Повторяются старые сны, Зависают, висят над плечами — Сны из детства, и сны из весны, Сны из радости и из печали. Повторяются старые сны
На лице така печать, Что пора уж жизнь кончать. Но про эти побрякушки Я успел уж прокричать. На лице така туга, Проще выдохнуть —
С. Гладковой …еще ты спишь, еще ты видишь сны, бьешь каблуком по сизым тротуарам, толстыш, девчонка, веточка весны, апрельским околдованная жаром. Еще ты спишь,
Уж не взлетят, не всхлипнут соловьи с твоей раскрытой, розовой ладони — поскольку лишь отсутствие любви присутствует сегодня в этом доме. И только глупый
Ночью в форточку снегом метет. Ветер свищет у нас в изголовье. Щеки стынут. И время ведет спор меж смертью самой и любовью. Там, звено
Ты не стой перед зеркалом, ты не стой, ты не стой с очумелыми зенками да с щетиной густой. Ртутный сын поколения, отраженный в толпе,
Я оглядываюсь назад — не на запад или восток — я оглядываюсь на ад тот, что заживо души сжег. Я оглядываюсь на дым, снег
Сомнительное чувство долга, двусмысленный мужской уют — где пьют и треплются без толку, и снова треплются и пьют. И засыпают на диване, и просыпаются
В переулке за кинотеатром — тишина, покой. Вот идем по городу мы с братом над рекой. Осень… Дождик, словно виноватый, еле-еле каплет вкривь и
В воздухе, пронизанном насквозь Спариваньем и совокупленьем — Заливая глотку, воет злость, Разбивая доски о колени! Эх, пошла-поехала гулять Мать-Россия, понесло мерзавку Золотые ноги
…И вспомнил, и опомнился, и замер. И полыхнула предо мною тьма, Как молодая дурочка с глазами Нахальными, как молодость сама. А лето было славное.
Не лебеди в небе, не белые птицы, не в поле березки — грустят и грустят о тебе половицы, притихшие доски. Ты так не умела