Расцвечен вечер календарной датой. У зданий и людей нарядный вид. А я смотрю, как юноша горбатый на женщину красивую глядит. Как лебеди, лишенные полета,
Стихотворения поэта Попов Валентин Леонидович
В моих карманах курево и медь. Я жалить не умел, умел жалеть. Хотел, чтоб вам была строка моя нужна, хотел понять, а не пенять
Главное в том — как отдать тепло, прежде чем стать холодным… «Молод еще воскрешать человека», — за глаза замечали маститые в халатах и шапочках
Уронила собака флейту, виновато сказала что-то… От хозяина пахло крепко, но не флейтой пахло, не п-отом. Пахло лимоном, духами, пахло консервной банкой, и еще
Одни — старинные Деньги копят, другие — открытки, пряники, книги. Мой знакомый чудак, пенсионер Бещев, имеет в коллекции странные вещи: амбарный замок, лотерейный билет,
Новизной ежедневной отмечен этот мир и суровый, и нежный. Изменились дневные речи, шепот ночи остался прежним. Изменило время одежды, изощрило орудия бойни, но все
Вода — одна. Она всегда текла по замкнутому кругу в разных руслах: недавно — океанская волна, а завтра — заводь тихой речки русской. И
Это когда друг без друга жить невозможно. Когда лебедь кидается белым камнем за телом подруги подстреленной и разбивается насмерть. Когда вечером выкуришь лишнее и
Думали — он железный, с железным в груди мотором, не ранимый, и не болезный ворочал тяжелые горы. Думали — он железный, большие таскал каменья.
Поэт, забеременев правдой, бежит суеты, и легко хулу забывает и славу, вино и толстуху Марго, что и глуповата и вздорна, и выпить не дура,
Наверно, это грустная картина — у телевизора сидеть, как у камина, в окно поглядывать, где новая луна и вспоминать былые времена, когда он только
Как простоту, я шар люблю, ведь шар — венец развития предмета. Тому пример — песчинка и планета. А человек? Тут я за угловатых за
1. Мне было девять лет. Кланялся грибам, цветам, бруснике. Мою рубаху бабка полоскала в осенних, невеселых облаках. Журавлика жалел, что на афише промок и
Пришли смотреть, как создается фильм? Зачем? Здесь потный труд и праздник тяжкий… Стул оседлавши, режиссер в подтяжках кричит, что принесен не тот графин, ругается
Смотрю, задрав повыше голову: тускнеет фреска на стене, а там — святые полуголые сидят в небесной вышине. Смотрю на спины здоровенные, на полушарья плеч
Бессонная полночь, луна, словно репа, я думаю, глядя в бессонное небо: о скором земном самоуничтоженье, о сути любви, что лишь тел притяженье, о бегстве
Ты говоришь: я мысленно могу стать девочкой, обманутою тонко, подраненным лосенком на снегу и женщиной, рожающей ребенка. Вот это дар — не только быть
Начало у всех одинаково: качают нас, чтоб не плакали, из груди или рожка дают поглотать молока, и большие добрые люди — независимо кем мы
Друг, преданный как тень, — предаст или исчезнет вместе с солнцем. Застолья и пиры — надоедят, и надоест охота к перемене мест, а женщина,
Вдова без слез, без причитания пришла, чтоб все ж хозяйкой быть… Сперва никто не мог молчания нарушить или зашутить. Но кто-то встал и начал
Медальный пес иль беспородный тузик — не все ль равно — пропал ушастый друг. Четвертый день хозяин глухо тужит, любое дело валится из рук.
Ты, хирург, предлагаешь мне новое сердце? Гарантируешь — проживу еще лет семьдесят? — Это, конечно, чертовски здорово… А как же товарищ, люблю которого? А
Сначала возникла лужайка, похожая на сарафан нашей дворничихи. Потом — нестандартный домик с крышей набекрень. Потом — собачка, привязанная к забору длинной железной цепочкой.
Чтобы себя ощутить великаном, нужно реактивно взлететь в поднебесье: озеро станет с кляксу размером, поле — как школьная промокашка, а я, у реки распевающий
Дрель козодоя, ржанье лошадей, ночная сыпь, идут дожди босые, когда царил ничтожнейший злодей, я прожил век в подопытной России. Увы, нам неподвластные года, мгновение
Он падал странно — снизу вверх, сам, то Пегас, то стойло, влюблялся в женщин только в тех, что ничего не стоили. Он был высок,
Бросая в окна дождевые капли, он ходит по притихшему селу. И, может, он в две костяные сабли согнул рога бодливому козлу. То сломит сук,
У меня к дорогам с детства любовь, Особенно к дальним рейсам: Лететь среди разнотравных лугов, На мосту грохотать по рельсам. За окном то аул,
Сырами полями Арля бродить — нужны башмаки. Он их заказал, обещав расплатиться единственным, чем обладал, — картиной. Ах, эти сапожники, они так долго тачают…
Ни солнечно, ни лунно — опять болеет город белой ночью… Буксир с откормленной кормой посапывает сонно. Труба на рукотворном горизонте осторожно выжимает в небо
Ревность, радость, женская неверность — но в стихийном есть закономерность. Некто слышит пальцем, видит — кожей, ходит босиком по углям красным. Сходное — нам
Бубнят старухи бестолковые, Судачат шепотом сухим: «Тот парень, кем была целована, он мужем станет не твоим». Но ты не злая и не жалкая, А
Х р а н и т ь планету в чистом небе надо. Плодить на ней лжецов з а п р е щ е н
Я верю, что где-то населяют планету разумные существа. Но слышал о спорах в науке: клешни у них или руки, какая у них голова, клюв
Случалось так, что в доброе не веря, я сидел зимой в безлюдном сквере… А вокруг смыкалось тьмы кольцо, я сидел одетый по-осеннему. Та, чье
Она зевнула жадно пастью красной, Скосив зрачки на впалые виски. И бредили лосиным теплым мясом Ее кривые желтые клыки. Лосенка я видал — он
Ты, эрудит, создатель циклотрона, читающий о кварках и нейронах, гербарий, собирающий в Крыму и знающий толково — почему искривлено и относительно пространство, и почему
Так вот отчего вы сегодня не спали, хотя принимали снотворные капли: вы были сильны, как всегда, но в финале сильнейшие вас обскакали. Не так
На решетке висела табличка: где пойман, что ест, и кличка. Но он ничего не ел. Лежал и печально глядел красивым цыганским глазом на сено,
Бывало, кроху в очках увижу — и то сжимается сердце. А тут — дети рисуют в полной темноте. Бывало, сетовал: отчего неизбежна грязь в