Стакан томатного сока 10 копеек. Стакан виноградного сока 20 копеек. А ну, шаляй-валяй, на копеечку газировки, давай, наливай газировочки на копейку! Копеечка, копеюшечка, копеешка,
Стихотворения поэта Сатуновский Ян
Забываю, куда пошел, забываю, зачем пришел, жизнь – была – или не была, забелило, заволокло, очереди за молоком, очереди за хлебом; прозеваю очередь за
Ева, цивилизованная еврейка, любительница конкретной камерной музыки и абстрактной живописи, поэтесса из мебельного института, только тебя не хватало в моей жизни, Ева, только тебя…
Я уеду, как приехал, – тихий, строгий, неспокойный. Мама спросит через месяц: – Он уехал, твой знакомый? Мама, он уже давным-давно уехал, и не
Пришел Илюшка, а в доме мыши. Достали бы кошку – а в доме Илюшка. Дед, оборотись котом, полезай в подпол за мышом, загрызи его,
У часового я спросил: скажите, можно ходить по плотине? – Идить! – ответил часовой и сплюнул за перила. Сняв шляпу, я пошел по плотине,
Как я их всех люблю (и их всех убьют). Всех – командиров рот «Ро-та, вперед, за Ро-о…» (одеревенеет рот). Этих. В земле. «Слышь, Ванька,
Чье-то дыханье у самой щеки, волосы ластятся, льются. Сниться проклятые стали стихи, а наяву не даются в руки, истаивает синева, перестилавшая стих мой, и
У меня – отличное здоровье, никакого малокровия, ни черта, врут все врачи, желудок варит как часы, вчера, в час дня, все женщины смотрели на
Как дали по мистической сущности мессианства, и вот вам результат: ни нейтралитету, ни суверенитету, ни фига нету!
Я любил одну единственную женщину. Любил как тучку быстротечную. Я любил ее за узенькие брови и за груди-фунтики, такую худенькую. За глаза на букву
Какой-то закат – особенный, все небо располосовано, все краски сошли с ума, все – атомная война – все – но не надо вслух; опасен
Приснилась мне обманщица, притворщица, изменщица, беременная женщина, а – девочка по внешности, в милиции заявленная, любовником отравленная. Бессильная, безвольная, ничейная, погибшая, приснилась мне любовь
Что это значит? А ничего не значит. Абже, да как же? Все так же, манюня, все так же. Так же, как раньше? Да, мамочка,
Экспрессионизм-сионизм. Импрессионизм-сионизм. Но и в РЕАЛИЗМЕ, при желании, обнаружат сговор с ИЗРАИЛЕМ.
..коричневые губы, коричневые веки, сквозь кисею блузки два мазка сепии, из-за куска хлеба, три дня не ела, жить надоело, нет, ничего не было.
Интенсивно и формулированно думаю 1/2 часа в день: когда утром бегу на работу. Содержание может быть бессознательным. Сознательной должна быть форма. Да, но как
Ни малейшего человеческого оттенка в словах. Безапелляционно и безынтонационно. Даже если это правда, это ложь. Ложь взад! – как писал великий Зощенко.
Нет, Марцинковский не тот человек. И Вервинский не тот человек. Им нравятся крупные и средние женщины с русским характером, с низким центром тяжести. А,
Рабин: бараки, сараи, казармы. Два цвета времени: серый и желто-фонарный. Воздух железным занавесом бьет по глазам; по мозгам. Спутница жизни – селедка. Зараза –
В магазине канцелярских принадлежностей, завязав платочек узелком, с подобающим усердием, с прилежностью заправляюсь канцелярским языком. Ловко колют, ловко шьют скоросшиватели, шьют, и шьют, и
Борис Абрамович Слуцкий, товарищ эксполитрук, случился такой случай, что мне без Вас, как без рук (случился – такой – случай!) Что мне не Фет,
Легкие на помине, а в поминании нас нет, в святцах нет, на афишах, на обложках нет. Мы – неупоминаемые.
Мы были здесь осенью, когда все пламенело, и все знаменело. Но для зимнего леса нужны только ватман и тушь, только ватман и тушь…
Пришел ко мне товарищ Страхтенберг. Какой он старый, просто смех и грех. Товарищ Страхтенберг, товарищ Мандраже, садитесь; – не садится; – я уже…
Вс. Некрасову Кончились морозы. Лужи лижут снег. И, кряхтя, колхозы затевают сев. – Сева, Сева, Сева, не смотри на север, на юг посмотри, –
Все выговаривается в стих: жизнь выговаривается, и страх смерти, и стыд, и смех. Жаль, что единым жив человек хлебом; и что единой жив верой:
Все законы, все запоры, огорожи, забобоны, то и это под запретом, шел я с братом и заплакал.
Выскажу вам мысль – на всю хватит жизнь: глупо стесняться если глупости снятся.
Какое крестьянство?! Какая интеллигенция?! Какой рабочий класс?! Еще вчера по-чешски: – Pozor! Pozor! Сегодня по-русски… Когда же я буду жить?! Мне уже за тридцать!
Сашка Попов, перед самой войной окончивший Госуниверситет, и как раз 22 июня зарегистрировавшийся с Люсей Лапидус – о ком же еще мне вспоминать, как
Верю народу, во всем верю народу. Что народ говорит, то – есть. Брось, говорит народ, брось, не думай о доле народа, о боли народа,
О чем мы думали? «Об жизни; и еще об кой об чем: о пушке на лесной опушке; о воске детских щек; об оспе, и
Ты стал сатира и умора, живешь и радуешься тому, что можно жизнь прожить без горя и не молиться никому. А сколько горя есть на
Все думают одно и то же. И говорят одно и то же. Но говорят одно. А думают другое.
Посолонида, прожуравьина посолонида, посолонида свев, посолонида смив. Смерь, свербни на пручь, завербни в пучь, посолони, врад, в руд посолониду, – Посолониду свев, посолониду смив.
Брючки в дудочку, жилетку в клетку, нос в чернильницу, рот на крючок – так и живет мой бледноликий и мой красновекий брат – великий
Дома все в порядке. Я уже покушал, лежу, курю на кушетке. Кот – у моего лица – умывается. Скоро придет отец с работы, сядет
Все реже пью, и все меньше; курить почти перестал; а что касается женщин, то здесь я чист, как кристалл. Поговорим о кристаллах. Бывают кристаллы
До чего мне нравятся озорные девки, что прилюдно драются в речке возле церкви, так что поп с молитвою путает «едриттвою». До чего мне нравится
Огни над окнами в едином лозунге. Знамена подняты. Знамена в воздухе! И их количество переходит в качество, как электричество в очковтирательство.
И, как с похмелья, смаху: Стих – это смех со страху, – о, рассмейтесь, смехачи, о, рассыпьтесь, страхачи смерти, слухачи!
На носу декабрь. На дворе снежок. под снежком ледок, как заметил Блок. Вот и Блока нет, Пастернака нет, одиноко мне в ледяной стране.
Ха, ты еще не умер, товарищ Юмор? Курилка, как ты перенес Нарым? Не помнишь? Все, что было, все забыл! Тебя философы трясли, как грушу,
Отстал в пути, устал, мне не дойти; на плечи снег нападал, ни охнуть, ни вздохнуть; ни засветить лампаду, ни этот сон стряхнуть.
Осторожно, не оступись. Осторожно, не споткнись. Осторожно. Теперь направо. Теперь прямо. Теперь налево. А, тебе пахнет! А ты думал – за рубль падло и
Если в стихотворении отсутствует пафос, значит у поэта пониженный тонус. А если у поэта пониженный тонус, это, безусловно, не плюс, а минус.
Вот он, тот дом, где мы жили, и не жили. спать ложились, и вставали, и валялись на диване, и «неоднократно выпивали», тот самый дом,
Я не против реализма в живописи. Жизнь важнее видимости. Обманув доверчивое зрение, окуну глаза в пейзаж Марке, поплыву на акварельном поплавке в три доступных
Здесь, на площади? При всем салюте? Слушай, ты сошел с ума – кругом Москва, люди, лошади… А что нам – люди? Захотим, и будем