Стихотворения поэта Сатуновский Ян

Осень-то, ехсина мать, как говаривал Ваня Батищев, младший сержант, родом из глухомани сибирской, Павший в бою за свободу Чехословакии. Осень-то, ю-маю, все деревья в

В апреле земля преет, баня парит, баня и правит. Так вяжи гужи пока свежи! Да не бей Фому за Еремину вину, нынче кривда только

Громыко сказал: «местечковый базар». – Так и сказал? – Да, так и сказал. – Он можбыть сострил? – Да, можбыть сострил. – А больше

Я Мойша з Бердычева. Я Мойзбер. А, может быть, Райзман. Гинцбург, может быть. Я плюнул в лицо оккупантским гадинам. Меня закопали в глину заживо.

Просыпаешься среди ночи с сердцем, бьющимся изо всей мочи, и с единой мыслью: свершилось! Вдох: свершилось! Выдох: свершилось! Вопль: свершилось! – Да что с

Сейчас, не очень далеко от нас, идет такое дикое кровопролитье, что мы не смотрим друг другу в глаза. У всех – геморроидальный цвет лица.

А, может быть, мерило веры – тревожные гудки за выморочными перилами Грина? Моторы, может быть, зерносушилок, и розовая сигнатурка, способная преобразить… Но в этом

Затмись, светило, свети вполсилы; болтун, разиня, не суйся в драку – отрекут от России; А меня, читаку, оплетут, околпачат, оглушат, проведут на мякине, на

Сегодня 17-ое июня. Никто не родился и не умер. По этому поводу скажите мне, кто-нибудь, живут ли еще в нашем городе еврейские дамы с

Так, ничего определенного; нечто неопределенное; нечто туманное, млечно-серое на сумеречном фоне. А сердце бьется, сердце бьется все ревностней, все обреченней; Как будто вырвется сейчас

Вот мы сидим на крылечке и слушаем с детства знакомый рассказ: «жили-были старик со старухой». Так, оказывается, это про нас.

В полночь на Пресне переменились масти: светлые – погасли; темные – воскресли; Что ж ты, товарищ, в душу мне фары пялишь?

Что ж нам делать с нашей мачехой, сущей сумасшедшей, выколачивающей из падчерицы душу человечью? Или нет души у Золушки? Что нам делать с нашей

14 апреля Маяковский покончил жизнь самоубийством. А жить становилось лучше, жить становилось веселей, поэтому смерть поэта устраивала генсека.

Дорогой Матусовский! Дорогой Хелемский! Дорогой Юшкин, Вак Флегетонович! Это было недавно, это было давно… Все встают. Все поют.

Кого она любит читать? Наверно, Жюль Верна. Умеет рулить, и стрелять, и плавать, наверно. На набережной, наедине, и голос знакомый. Прошла, и напомнила мне

Пустые стоят коровники, о которых Есенину пелось. На лицах у колхозников молочно-восковая спелость. А жить-то ведь каждому хочется, а не жмыхать газетное сено. Нет,

Ну, ладно, семь бед – один ответ. Мне было 7 лет, когда Гумилева в заневском застенке поставили к стенке, пустили в расход, и были

И как от угля, в темноте горящего, мне глаз не отвести никак от этого на первый взгляд невзрачного, от зряшного, на первый взгляд, цветка.

О ком я поведу рассказ? О нас, о вас, Могиз, Мосгаз, Мосгаз, магАзин, по мозгам, Москва, Ногинск, Электросталь, Черноголовка.