Хотя не очень-то дешевую
достал, однако — повезло —
плиту большую и тяжелую
повез на поезде в село.
И думал: «Нынче-то не в гости я
и не в село — на край села,
где средь бурьянного спокойствия,
крестов, бутылок и стекла
Уснула мама. Скоро стает ведь
холмишко, тронутый тропой…»
И он решил исполнить заповедь
свою — пред мамой и собой.
Весь отпуск
буковку за буковкой
он в белый мрамор набивал
с утра, пока закат обугленный
не проливал в траву металл.
В последний день пришел проститься он —
и, одурев до немоты,
стоял над мелкими частицами
разбитой вдребезги плиты.
Кому-то, значит, не понравилась
средь ржавых прутьев и гнилья
такая искренняя правильность,
несовместимая, своя.
Да ведь иного не захочется,
как наплевать на честь и мать,
когда по мертвым лихо топчемся
и по живым — не привыкать.
И потому финал заслуженный —
как по башке из-за угла
тому, в ком память не остужена
и боль, как святость, не прошла.
(2 votes, average: 3,50 out of 5)