Распев петушиный, сосновые дачи, Звезда над приморским шоссе. И волны, и ветер рыбацкой удачи, Как дым на песчаной косе. И ночь пробродив по зыбучим
Стихотворения поэта Шубин Павел Николаевич
Мы первого сна не успели еще досмотреть, И в свадебном кубке искусанных губ не мочили, Когда пошатнулся наш дом, как рудничная клеть, И молнии
Не в том, что ты была горда, — Начало всех начал, Не в том, что пела ты, когда Я злился и молчал. Да и
Тихие ветры гуляют над степью, В желтой пыли угасают следы. Душному, сонному великолепью Трав и садов не хватает воды. Жалобный голос телка с огорода,
Гамак, ему служивший колыбелью, Висел все лето под широкой елью. А мальчик пел и щебетал, как птица. Над ним свистел скворец, и стрекоза, Как
Рядовой Туйчи Эрджигитов прикрыл своим телом амбразуру немецкого дзота… Огонь пред тобой, Эрджигитов, Друзья за тобой молодые, И рощи — в стальной круговерти, И
Много лет егеря обживали крутые высоты, Понастроили дотов, пробили в граните ходы, Пулеметные гнезда лепились по кручам, как соты, Пушки пялились хмуро в долинную
Низко над лесами — даль сырая, Дождик с февраля до февраля. Но для нас она светлее рая — Отчая, родимая земля. Были руки жилисты
Степные вихри — вольница стрибожья, И всхрапы полудикого коня, И вольные дороги Запорожья Поныне кличут и томят меня, То c горестью, то c гордостью
Простор, запеленутый в дикую стужу, В пушных облаках до бровей, — Прожжет и разграбит веселую душу Одной пустотою своей. Ползучих березок безлистые кроны, Как
Все, что смог доныне уберечь я, Проходя по наливным садам, Навсегда лишенным красноречья, Самым дорогим не передам; Самым близким — рослым и упорным, Меж
Идет на Родину солдат… На хуторе его Из десяти саманных хат Осталось две всего. И в этих двух, В последних двух, — Храпит немецкий
Не подвигались стрелки «мозера». И ЗИС, казалось, в землю врос. И лишь летело мимо озера Шоссе с откоса на откос. От напряжения, от страха
Кипящая хлябь Данигала, Атлантики бешеный рев, Где юность моя пробегала Дорогою белых ветров, — Опять вы на гребнях отвесных Меня вознесли до звезды, И
Здесь льдины, как едкая щелочь, Разъела донская вода. Вдыхать бы весеннюю горечь, Стоять бы под ветром всегда И видеть, как падает полночь, Как тает
Нежность первозданности Инеевой заводи — В самой тайной давности, На рассвете памяти. Где-то в дебрях холода Есть лукавство лешего, Колдовская молодость Леса поседевшего. Вдруг
Зеленой ракетой Мы начали ту Атаку На дьявольскую высоту. Над сумрачной Лицей Огонь закипел, И ты распрямиться Не смог, не успел. Но взглядом неробким
Стучал огонь в завязанные двери И в белых углях плавилось стекло, Когда, припавши к гривам на карьере, Ворвались наши конники в село. И за
Гуляла стужа-именинница По одиночкам-номерам, Тюрьмоподобная гостиница Без ламп сдавалась вечерам. Шли сапоги, шуршали валенцы, В кромешной тьме стучали лбы, Дрались неведомые пьяницы, Летела сажа
Еще я запомнил дорогу на Никель, Ветра на вершинах, туманы в долине И теплые брызги, алей земляники, На мерзлой, на гулкой, как колокол, глине.
От чего б ни ждал конца, От железа ль, от свинца, Пред собой и перед вами Был я честен до конца. Не богата, не
Ночами на заснеженном разъезде Тысячеверстной шири тишина, И в тусклом свете северных созвездий Лишь сердцем даль дремучая слышна; Мне грезится тогда моя страна —
У меня жена была — Настоящая пила. День и ночь она, бывало, Мне покоя не давала: То зачем я тихо сплю, То зачем во
Опять горят костры напропалую, И угли червонеют, как дукаты, И песенку про молодость былую Поют сквозь сон усталые солдаты. Давно над ними жены отрыдали,
Все те же львы из темноты, И море, и скамья на месте. А ты… Куда девалась ты? Лишь день — как час, и мы
Розовые свечи на каштанах, Розовые мальвы на баштанах, Вечера, наполненные светом Наших встреч, тревожных и нежданных… Может, это снова мне приснится: Звездный свет, упавший
Был дом. Была с наивной верой Подкова врезана в порог. Но пал на камни пепел серый, А дом бегущий немец сжег. Рыбачья грубая бахила
Был дом. А нынче нет и стен. Одна скворешня на шесте. Под ней копается скворец В снарядной борозде. Он — работяга — встал чуть
Дикие расстояния, Страшные расстояния, Северного сияния Трепетные стояния. Русским горящим городом Смотрит из облаков оно; Светлым могучим холодом Звездное небо ковано. У ледяного терема
Вот и деньги на билеты, Литера на все дороги, И уже мы не студенты, А, простите, педагоги. Это все же как-то странно: Кто же
Мне не дано удела страстотерпца, Ни злым, ни гордым быть не суждено, Но стих звенит стрелой пернатой в сердце, И, радуясь, кровоточит оно; И,
1 Пока тебя слепят снега оленьи И даль тебе — как небо журавлю, Единственное нужное мгновенье Я напряженной памятью ловлю. В черешнях ли татарского
Шепчу не имя: есть оно — и пусть, — Нет, всю тебя, как песню, наизусть! Молочный запах кожи молодой, Изгиб руки — девический, худой,
Я думал, что, в атаках выжив, К земле обугленной вернусь, И по-иному мир увижу, И ничему не удивлюсь. И вот в ночном морозном русле
Мне хочется писать стихи О том, как улицы тихи, Как, выряженные в закат, Стареют клены у оград, И светлы линзы луж литых, И дно
Это — сумерки сразу за шторой. И — зима. И — университет: Коридоры, лектории, споры, Перебор новостей за сто лет; Вороха сногсшибательных истин, Пятитысячный
Далеко-далеко отсюда Свирепая катится Лица. Зимы ледяная посуда На розовых камнях дробится. Играет вода молодая, Кричит молодым жеребенком, И крутится пена седая По бурым
Страна, страна! Не мне права Воспеть тебя даны; Я слишком беден на слова, А те, что есть, бледны. И мне в углу не день,
1 Их было четверо — лохматых. Шерстинки тоньше паутин. Три разноцветных, полосатых, И чистый дымчатый один. Сначала… Как морские свинки, — Ушей не видно,
Здесь солнце с холодом бок о бок: Еще капель звенит с сосны, А уж в низины с лысых сопок Буранные сползают сны. Клубится снег
На морозе лихо пляшут Фрицы-голопузики, Сыпь, трехрядная, почаще, — Как же им без музыки? Получили гитлеряги Полушубки из бумаги, — Гитлерицы без газет Нынче
Ты нас на войну провожала, К груди прижималась щекой, Ты рядом с теплушкой бежала, Крестила дрожащей рукой. Ты нас об одном лишь просила Врагу
Погоди, дай припомнить… Стой! Мы кричали «ура»… Потом Я свалился в окоп пустой С развороченным животом. Крови красные петушки Выбегали навстречу дню, Сине-розовые кишки
Он оседал. Дыханье под усами В оскале рта рвалось, проклокотав… Он трое суток уходил лесами, Ищеек финских в доску измотав, И здесь — упал.
Стоял сентябрь в аллеях Петергофа, И где-то в травах, слышимый едва, Дышал прибой, опять слагая в строфы Веками позабытые слова. Все было сном: фонтаны
Врастая с костями в домашние вещи, На пуховиках от озноба дрожа, Немало поэтов прилично клевещут На всех, теплотою квартир дорожа: «Как будто зовущи Зеленые
Снова дует ветер окаянный, Тучи — потолком над головой. Коренастый, низкий, деревянный Город пахнет солью и смолой. Я бы тут весь год, скрипя, крутился,
В эту полночь, когда пред нами Поле в злобном кипит огне, Ты о ком там грустишь, на Каме? Обо мне иль не обо мне?
Как хорошо, прижавшись тесно, За столько лет вдвоем молчать: Все этой тишине известно, На что не надо отвечать. Мы выстояли в поединке, Но с
Повыше леса чуточку Во весь курносый нос Смешно чихает «Уточка» — Фанерный бомбовоз. От этого чихания Небесного авто Спирается дыхание И снится черт-те что!