Все, что смог доныне уберечь я,
Проходя по наливным садам,
Навсегда лишенным красноречья,
Самым дорогим не передам;
Самым близким — рослым и упорным,
Меж которых поднимался сам,
Вкруг растущим — кровным и некровным,
Неизменным братьям и друзьям.
Я не передам им это право —
Поднимать полотнища зари,
Ясно понимать леса и травы,
Запросто с ветрами говорить.
Если б я родился с ясным словом,
Я бы рассказал им, я бы спел,
Как в лесу над омутом лиловым
В наши весны соловей гремел,
Что он говорил нам, бестолковым,
Жадным до любви и молодым…
Вереск цвел над омутом лиловым,
И туман стоял сухой, как дым.
Думал — песню лучшую, любую,
Только рот открою, — запою.
Мне тогда казалось, что стою я
Ближе всех по крови к соловью.
Мне тогда казалось, что, не кончив
Песню золотую до конца,
Я другую заиграю — звонче
И сильней пернатого певца.
Но она ушла, повадка птичья…
Или вовсе не было ее?
О, каким тупым косноязычьем
Горло перетянуто мое.
Запоешь — забьется в смертном круге,
Как слепая лошадь в чигире,
Песня, моя горькая подруга, —
Ни сверкать ей нечем, ни гореть.
И за все, что в сумраке долинном
Грезилось когда-то сгоряча,
Смог я только горлом петушиным
Чье-то утро раннее встречать.
Но и это поднимало радость.
Но и это утверждало, что
Где-то между нами затерялась
Слава песни, ставшая мечтой.
Если же, рожденные немыми,
Поднялись над немотой своей,
Значит, между нами, молодыми,
Настоящий зреет соловей.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)