Я мог бы рассказывать без конца О тех неизбежных днях, О праздниках солнечных тех времен, О храмах и культе том; О бого-сотворчестве; об ином,
Стихотворения поэта Андреев Даниил Леонидович
Другие твердят о сегодняшнем дне. Пусть! Пусть! У каждого тлеет — там, в глубине — Таинственнейшая грусть. Про всенародное наше Вчера, Про древность я
Дедов бор, полотно, и неспешно влачащийся поезд, Стены чащи угрюмой… И вдруг — Горизонт без конца, и холмов фиолетовых пояс, И раскидистый луг. Ярко-белых
Берег скалистый высок. Холоден мертвый песок. За разрушенными амбразурами, В вечереющей мгле – никого. Брожу я, заброшенный бурями, Потомок себя самого. Постылая грусть терпка
Истоки сумрачной расколотости На злой заре моих годин Ты, темный друг ненастной молодости, Быть может, ведал лишь один. Светлели облачными отмелями Провалы мартовских чернот
Бор, крыши, скалы — в морозном дыме. Финляндской стужей хрустит зима. На льду залива, в крутом изломе, Белеет зябнущих яхт корма… А в Ваамельсуу,
Усни, — ты устала… Гроза отгремела, Отпраздновал ливень ночную весну… Счастливому сердцу, счастливому телу Пора отойти к беспечальному сну. Светает… Свежеет… И рокот трамвайный
Позади – горы, белый шелк снега, А внизу – пажить и луг зеленый. Там, внизу, – селенье: Там идет стадо, Пастухи смеются, Мычат яки,
Мы — лучи Люцифера, восставшего в звездном чертоге, Сострадая мирам, ненавидя, любя и кляня; Мы — повстанцы вселенной, мы — боги Легендарного дня. Смутно
О, знаете ли вы, господа, как нам дорога эта самая Европа, эта страна святых чудес? Достоевский 1 Запад! Великое, скорбное слово! Зарев бесшумных прощальный
Над белоснежною Меккою — гибкой планеты хвост, Дух песков накаленных и острых могучих звезд. Звезды вонзают в душу тысячи звонких жал…. Благоговейный трепет сердце
Если б с древней громады Пробудившимся взором Ты окинул тогда окоем — Где черты, по которым Облик стольного града Узнаем? Над золою пожарищ Будто
Мы подружились невозвратными Утрами школьными, когда Над партой с радужными пятнами Текли прозрачные года. Замедлив взор на нашем риторе, Подобном мудрому грачу, Веселый мальчик
Не знаю, живут ли дриады В лесах многоснежной России, Как в миртах и лаврах Эллады Ютились они в старину. Нет, — чужды древним народам
Без герба, без знамени, без свиты, Без заклятых знаков на броне Через топь Народной Афродиты Я летел на ржущем скакуне. Я летел — и
Я в двадцать лет бродил, как умерший. Я созерцал, как воронье Тревожный грай подъемлет в сумерках Во имя гневное твое. Огни пивных за Красной
Повеса, празднослов, мальчишка толстогубый, Как самого себя он смог преобороть? Живой парнасский хмель из чаши муз пригубив, Как слил в гармонию России дух и
Я любил вечерами Слушать с хоров ажурных Исполинского зала В молчаливое дворце Тихий свет абажуров, Россыпь мягких опалов, — И, как в сумрачной раме,
…На берег вышла. Солнце тканью Из света – стан ей облекло; Над грудью влажно расцвело Жасмина сонного дыханье, И – обернулась… В первый раз
Нет, — то не тень раздумий книжных, Не отблеск древности… О, нет! Один и тот же сон недвижный Томит мне душу столько лет. Ансамбль,
Безучастно глаза миллионов скользнут В эти несколько беглых минут По камням верстовым ее скрытых дорог, По забралам стальным этих строк. Ее страшным мирам Не
Грудь колесом, в литой броне медалей. Ты защищал? ты строил? — Погляди ж: Вон — здание на стыке магистралей, Как стегозавр среди овечек —
Власть Твою, всемогущий Судья, Об одном я молил: о любви. Я молил: отринь, умертви — Ночь одну лишь благослови! Я молил, чтобы только раз
Все было торжественно-просто: Чуть с бронзы покров соскользнул, Как вширь, до вокзала и моста, Разлился восторженный гул. День мчится — народ не редеет: Ложится
То было давно. Все шире и шире Протест миллионов гремел в мозгу… С подполий царских, из шахт Сибири, Кандальной дорогою через пургу Он стал
По стали, мрамору и дереву Рукой внимательной скользя, Я проходил — и плоть не верила, Что их глубин постичь нельзя. Я слышал ясно излучения
Заросли багульника и вереска. Мудрый дуб. Спокойная сосна… Без конца, до Новгорода-Северска, Эта непроглядная страна. С севера, с востока, с юга, с запада Хвойный
А сердце еще не сгорело в страданье, Все просит и молит, стыдясь и шепча, Певучих богатств и щедрот мирозданья На этой земле, золотой как
Клубится март. Обои плеснятся, Кишат бесовщиной углы, И, если хочешь видеть лестницу К хозяйке чудищ, лярв и мглы — Принудь двойными заклинаньями Их расступиться,
Когда уснет мой шумный дом И тишь вольется в дортуары, Я дочитаю грузный том О череде грехов и кары… Тогда уснет мой шумный дом.
Не мнишь ли ты, что эгоизм и страх Пустынников в трущобу уводили? Кто б ни был прав, но в ангельских мирах Дивятся лучшие их
Не может кровью не истечь Любое сердце, если множествам На грозном стыке эр порожистом Рок нации диктует лечь. И разум мечется в бреду, Предвидя
Тесен дом мой у обрыва, Темен и тих… Вдалеке Вон, полуночная рыба Шурхнула в черной реке. В этом лесничестве старом Робким огнем не помочь.
О триумфах, иллюминациях, гекатомбах, Об овациях всенародному палачу, О погибших и погибающих в катакомбах Нержавеющий и незыблемый стих ищу. Не подскажут мне закатившиеся эпохи
Мы возвращались с диких нагорий, И путь лежал вдоль самой воды; Безгрозным бризом дышало море, Лаская и сглаживая наши следы. А бриз был праздничным,
Случается ночь, оторачивающая Как рамою, трель соловья Всем небом, землею укачивающею, Всем чутким сном бытия. Зеленый, почти малахитовый, Чуть светится бледный свод, И врезаны
Порой мне казалось, что свят и нетленен Лирической чайкой украшенный зал, Где Образотворец для трех поколений Вершину согласных искусств указал. Летящие смены безжалостных сроков
В коловращении неостанавливающихся машин, В подспудном тлении всечеловеческого пожара, Я чую отзвуки тупо ворочающихся пучин В недорасплавившейся утробе земного шара. Им параллельные, но материальнейшие
В жгучий год, когда сбирает родина Плод кровавый с поля битв, когда Шагом бранным входят дети Одина В наши дрогнувшие города; В дни, когда
1 — Кто ты, мальчик? куда?.. Твои волосы Нежней королевского золота, Тебе пажом надо стать… Отчего ты один? Где мать? — Титурэль мое имя.
Прибрежный холм — его надгробный храм: Простой, несокрушимый, строгий. Он спит, как жил: открытый всем ветрам И видимый с любой дороги. Ограды нет. И
Ветер свищет и гуляет сквозь чердак. На гвозде чернеет тощий лапсердак. Жизнь — как гноище. Острупела душа, Скрипка сломана и сын похоронен… Каждый вечер,
Полынушка, полынушка, тихая травка, серая, как придорожная пыль! К лицу подношу эту мягкую ветку, дышу — не могу надышаться, как невозможно наслушаться песней о
Смотри-ка! Смотри-ка! Что может быть слаще? Полна земляникой Смешная чаща. Медведи правы: Здесь — рай. И вот В душмяные травы Ложусь на живот. В
Не помним ни страстей, ни горя, ни обид мы, Воздушный светлый вал принять в лицо спеша, Когда от образов, одетых в звук и ритмы,
Не как панцирь, броня иль кираса На груди беспокойного росса, Но как жизнетворящие росы — Для народов мерцанье кароссы: Для тевтонов, славян, печенегов, Для
Нет, не юность обширная, В грозе, ветрах и боренье: Детство! Вот — слово мирное, Исполненное благодаренья. Прозрачнейшее младенчество С маленьким, легким телом, Когда еще
Есть строки Памяти, — не истребить, не сжечь их, Где волны времени, журча среди камней, В заливах сумрачных лелеют сонный жемчуг Невозвратимых чувств, необратимых
Островерхим очерком вдали — Кремль синий, А внизу — клокочущая хлябь, Поток: Пятна перемешивая, смыв рябь линий, Улица, как Волга, бурлит У ног. Ветром
Для народов первозданных Слит был в радостном согласье Со стихиями — туманный Мир идей. Выходила к ним из пены Матерь радости и страсти, Дева