На садовой скамейке средь буйного сорняка Дотемна в подкидного режемся дурака. Старосветских помещиков в возрасте перегнав, Что еще могут делать два старые старика В
Стихотворения поэта Лиснянская Инна Львовна
Как бабочек крылья распахнутые Восточной раскраски Цвели возле Каспия бархатные Анютины глазки. И зори цвели олеандровые Над медью инжира. И все полусонные правды мои
Не зря ли мы друг друга беспокоим Сквозь эту лень и сонь? Да, я — сосуд, не сохранился в коем Божественный огонь. И все
Ты говоришь: живи и веселись, Покуда силы не перевелись. Я говорю: живу я и пою И жизнь и смерть мгновенную твою. Ты говоришь: взгляни
В хвойности тупика День мой — самоарест: Кажется, на века Сумерки этих мест. Сумерек полон рот, Руки, глаза, тетрадь. Бьется сердце вразброд, Стрелку направив
Знай, мой знатный сосед, Помни, бедный собрат, Сохраняется след, Потому что он след, Не кончается сад, Потому что он сад. Нахлебалась огня Я в
И те, кто в пути, И те, кто сидят по домам, Простите меня, простите меня, простите! — Ведь, как ни крути, Мне легче живется,
Что было, то осталось Там, где цветет хурма, Где детство совмещалось Со взрослостью ума. Я знала горя глыбу, И голод, и войну, И пахнущую
Думала: хоть что-то перестроено, Но на деле — все перелицовано, И твое лицо, — ты так устроена — Этою бедою зацеловано. Смехом ее горьким
В уходящую спину смущенно смотрю из окна… Твоя ревность и трогательна и смешна, — Неужели не видишь, что я и стара и страшна, И
В вечный покой любовь проводив, Больше не знаю, кто мертв, кто жив, Кто откровенен, кто лжив, Чье в коридоре висит пальто, Если сюда не
Меж нами — все более писем, Все менее длительных встреч, Давай же прощеньем возвысим Все то, что возможно сберечь. У встреч наших привкус миндальный,
Ничто ни на что не бросает сегодня тень, Все звенит и сияет в полунебесный день,- Опрокинуты к людям чаши колоколов, Куличи золотятся храмовых куполов.
Нет за душой у меня никакой корысти, Это единственное, в чем мне еще везет. И хоть глаза у меня разные и вразлет, В небо
Без поэтичной зауми И мемуарных прикрас О городе Капернауме Я поведу рассказ. Еще не крестом, а рыбою Город отмечен был. В памяти я надыбаю
В компьютере я замыкаюсь, словно в квартире С множеством окон (вишь, обучилась чему!), И нервные мысли мои о текущем мире Овеществленному я доверяю уму.
Кажется, живу я по привычке — Наподобие часов. Но когда меж птичьих голосов Пролетает голос электрички, Вижу, как в проходах поездов, В тех вагонах,
Каждый миг тобою выверен, Каждое мое движение, — И кричу закрытым ртом: Наизнанку меня выверни! Закрути меня жгутом! И забрось куда подалее! …Только где
Я – как земля: скриплю, мечтая Вернуться к состоянью рая, Где люди, звери, птицы, гады, Друг другу, помню, были рады.
Как должно Божьим сиротам, Не спорю я с судьбой, Ни с Каином, ни с Иродом И ни сама с собой, Но вот — не
Под башнею водонапорной Растаявшей зимы напор На этот тупиковый бор И на избу, откуда черный, Словесный выметаю сор: Что за дремучая морока, Что за
Хорошо мне на крылечке. То ли мысли, то ль овечки, то ли облака, — Шерсть воздушная курчава… Далека земная слава, а хула — близка.
Уснул мой гений права и порядка. Твоя могила, как большая грядка Посеянной травою прорастет. Твоя могила станет, как тетрадка, Где каждая травинка запоет. Граниту,
Стали бояться меня домашние вещи, Чувствуют, бедные, как опротивел мне быт, — Ест древоточец его, моль от счастья трепещет, Зеркало пылью слоится, кресло скрипит,
Ну, еще немного побудь. Поцелуй меня и прости. Надоела мне эта муть — По сусекам жизни скрести. Я мучишки не наскребу На пружинистый колобок.
Видишь, сама я себе западня: Людям кричу среди белого дня,- Вот она я — унижайте меня! Вот она я — распинайте меня! Черного крику
Ничего — ни строки, ни словечка, Ничего, точно я умерла. Лишь табачного дыма колечко Над углом раздвижного стола. В синей гжели кофейная гуща. Ничего,
У тебя в глазах вековечный растаял лед, У меня в глазах вековая застыла темь, По-научному мы как будто — с катодом анод, По-народному мы
Цветут на подоконнике герани, Да и вокруг оконного стекла. Я начиталась много всякой дряни. По сей причине серебро гортани Я в золото молчанья облекла.
Обезголосевший колокол медным рыдает светом: Варвары, варвары пришли сюда! Знакомые с лазером и с интернетом, Деньги имущие, но без гроша стыда, Варвары, варвары пришли
Создал Бог небеса из белых своих одежд, Создал землю из снега, снег во прах превратив. А Лилит создана внутри адамовых вежд, — Этот огненный
Быт сложился подвижный и грозный, Непонятный и полный разлук, — Собрала чемодан двухколесный, Уложила в рюкзак ноутбук. А вверху, и молясь и ликуя Среди
Перед ветром-хамсином выдался полдень погожий. Ноздреватые камни на что только не похожи — На овечек, на ящериц с хамелеоновой кожей, На оленей и львов,
Ландшафт у ладони твоей, как у многих, не плоский — Взгорья и впадины, площади и тупики, Линии жизни твоей и ее перекрестки. Но не
Мысленно от земли не отрываю лба, Поклон не случаен, — С кем мою жизнь ни столкнет судьба, Тот и хозяин. Простоволос святой, ангел кудряв,
Мигает курсор на экране, как черный маяк. Меж буквами я продвигаюсь, как между коряг. Латиница царствует. И в мировом Интернете Кириллица бьется, как рыба,
Десятое марта, двухтысячный год. А снег все на прутьях жасмина цветет, А друг мой проведать меня не спешит, Лишь кошка печалит меня и смешит.
Комната моя четыре на три, Два окна и зеркало одно, Без меня в нем, как в застывшем кадре, И поверхность бытия и дно С
Куст. Приоконный куст — Радость для бедных уст, — Можно сделать дуду И упреждать беду. Весть. Внезапная весть — Басурманская месть: Ждите от нас
Пред утренней чертой По истеченью ночи С бодрящей прямотой Ты ставишь двоеточье: — Как смерть ни тяжела, А след от жизни светел: От дерева
— Не осталось от радости ничегошеньки! — Обезумев, бросаюсь я старости в ноженьки: Помолчи, помолчи, помолчи, помолчи! Воробьи, трясогузки, сороки-вороны, грачи, Соловьи, зимородки, малиновки,
Если ты маэстро, то я — не оркестр. Не качай головой и пальцем не тычь, Указательный твой — мне не Божий перст. Знаю место
1 Отчего строка кровава И слеза как дым? То тебя коснулась слава Пальчиком одним. Отчего над перекрестком Медный звон потух? То она своим наперстком
Упустила последний я час твоей жизни, И застыл в укоризне Глаз твой синий, уставленный в белое небо, Как все вышло нелепо! Ты во сне
Люби меня, палач! Я для тебя подарок: Нежнее воска плащ И шея как огарок,- Не толще свечки той, Что мать твоя держала, Склоняясь над
Что еще сказать на краю Окружной, где черна пыльца? Я придумала жизнь мою От начала и до конца. Что сказать на краю утра, Прохимичевшего
И еще любви своей осознать не успев, И еще кольцa обручального не надев, Повторяла тебе стихи твои нараспев, На распев ребристого времени, на мотив
Девятого века крепки монастырские стены. Неужто вот так же из каменных пор цикламены Росли, а в февральской земле анемоны алели, Приветствуя серую сень монастырской
Жизнь утонченная груба От пониманья ясного: Ведет согласного судьба И тащит несогласного. Закон житейский очень прост, Его на камне б выбили: Добро — не
Была домоседом, стала безбытником. Оброс мой участок белокопытником. То здесь я, то там, а по сути — ни здесь ни там. Не по уму