«Приобрела я человека от Господа», И первой улыбкой матери На первого в мире первенца Улыбнулась Ева. «Отчего же поникло лицо твое?» — Как жертва
Стихотворения поэта Парнок София Яковлевна
Как музыку, люблю твою печаль, Улыбку, так похожую на слезы, — Вот так звенит надтреснутый хрусталь, Вот так декабрьские благоухают розы.
Как светел сегодня свет! Как живы ручьи живые! Сегодня весна впервые, И миру нисколько лет! И этот росток стебля, Воистину, первороден, Как в творческий
Господи! Я не довольно ль жила? Берег обрывист. Вода тяжела. Стынут свинцовые отсветы. Господи!.. Полночь над городом пробило. Ночь ненастлива. Светлы глаза его добела,
Знаю, кем ты бредишь, милый, И вздыхаешь ты о ком: И тебя я опалила Этим знойным холодком. Не скрывайся, не усердствуй, — Все равно
Ни утоленности, ни жажды В истоме вашей не подстеречь. Ко всем приветны и взор и речь: Соперник мне никто и каждый. Но необещанным отрадам
Каждый вечер я молю Бога, чтобы ты мне снилась: До того я полюбилась, Что уж больше не люблю. Каждый день себя вожу Мимо опустелых
Люблю в романе все пышное и роковое: Адский смех героинь, напоенный ядом клинок… А наша повесть о том, что всегда нас — двое, Что,
Разве мыслимо рысь приручить, Что, как кошка, ластишься ты? Как сумела улыбка смягчить Роковые твои черты! Так актрисе б играть баловниц: Не глядит и
Как милый голос, оклик птичий Тебя призывно горячит, Своих, особых, полн отличий. Как милый голос, оклик птичий, — И в сотне звуков свист добычи
Какой-то еле уловимый признак, Как после обморока мятый холодок, — И вот уже, прозрачная, как призрак, Ты вновь переступаешь мой порог. И сквозь тебя,
Прямо в губы я тебе шепчу — газэлы, Я дыханьем перелить в тебя хочу — газэлы. Ах, созвучны одержимости моей — газэлы! Ты смотри
Одна лишь мне осталась услада, — Пой мне, дай мне наслушаться всласть! Хриплый голос у тебя. Так и надо: Не воркует голубкою страсть. И
На исходе день невзрачный, Наконец, пришел конец… Мой холодный, мой прозрачный, Стих мой, лед-ясенец! Никому не завещаю Я ненужное добро. Для себя лишь засвечаю
Она поет: «Аллаверды, Аллаверды — Господь с тобою», — И вздрогнул он, привычный к бою, Пришлец из буйной Кабарды. Рука и взгляд его тверды,
И распахнулся занавес, И я смотрю, смотрю На первый снег, на заново Расцветшую зарю, На розовое облако, На голубую тень, На этот, в новом
И вот расстались у ворот… Пусть будет как завещано, — Сегодня птица гнезд не вьет И девка косу не плетет: Сегодня Благовещенье. Сегодня грешникам
Ты была в беспамятстве природы, В дни, когда катил сплошные воды Океан. Бог еще не создал мир наш слезный, Но рыдал уже во тьме
В душе, как в потухшем кратере, Проснулась струя огневая,- Снова молюсь Божьей Матери, К благости женской взывая: Накрой, сбереги дитя мое, Взлелей под спасительной
В крови и в рифмах недостача. Уж мы не фыркаем, не скачем, Не ржем и глазом не косим, — Мы примирились с миром сим.
Вам со стороны виднее — Как мне быть, что делать с ней, С той, по ком я пламенею, С той, при ком я леденею,
О, чудный час, когда душа вольна Дневную волю вдруг переупрямить! Вскипит, нахлынет темная волна, — И вспомнит все беспамятная память: Зашли Плеяды… Музыка легка…
Жить, даже от себя тая, Что я измучена, что я Тобой, как музыкой, томима! Жить невпопад и как-то мимо, Но сгоряча, во весь опор,
Вчера ты в этой жизни жил, Был на меня твой взгляд приподнят, — И вот, сам дьявол услужил, Тебя являя мне сегодня: В сафьянный
Сидит Агарь опальная, И плачутся струи Источника печального Беэрлахай-рои. Там — земли Авраамовы, А сей простор — ничей: Вокруг, до Сура самого, Пустыня перед
Теща ль тощая брюзжит, Веретенце ли жужжит, — Чуть забрезжится заря, Черт пускает кубаря. Ночь и день, день и ночь Чертова погудка! Больше мне
Не небо — купол безвоздушный Над голой белизной домов, Как будто кто-то равнодушный С вещей и лиц совлек покров. И тьма — как будто
Я не люблю церквей, где зодчий Слышнее Бога говорит, Где гений в споре с волей Отчей В ней не затерян, с ней не слит.
Лишь о чуде взмолиться успела я, Совершилось,- а мне не верится!.. Голова твоя, как миндальное деревце, Все в цвету, завитое, белое. Слишком страшно на
Жила я долго, вольность возлюбя, О Боге думая не больше птицы, Лишь для полета правя свой полет… И вспомнил обо мне Господь, — и
Об одной лошаденке чалой С выпяченными ребрами, С подтянутым, точно у гончей, Вогнутым животом. О душе ее одичалой, О глазах ее слишком добрых, И
Он ходит с женщиной в светлом, — Мне рассказали.- Дом мой открыт всем ветрам, Всем ветрам. Они — любители музык — В девять в
Отметил Господь и меня, И тайные звуки мне снятся: Не в книгах ищу имена, Во мне мои кровные святцы. Крещу я в купели святой,
Гони стихи ночные прочь, Не надо недоносков духа: Ведь их воспринимает ночь, А ночь — плохая повитуха. Безумец! Если ты и впрямь Высокого возжаждал
Забились мы в кресло в сумерки — я и тоска, сам-друг. Все мы давно б умерли, да умереть недосуг. И жаловаться некому и не
В земле бесплодной не взойти зерну, Но кто не верил чуду в час жестокий?- Что возвестят мне пушкинские строки? Страницы милые я разверну. Опять,