Ты еще драгоценней Стала в эти кромешные дни. О моем Авиценне Оборвавшийся труд сохрани. Нудный примус грохочет, Обессмыслив из кухни весь дом: Злая нежить
Стихотворения поэта Андреев Даниил Леонидович
Я уходил за городскую стражу, С моим народом навсегда порвав. Навстречу степь желтела низким кряжем И духом злым сухих и жестких трав. Ты умоляла,
Ждало бесплодно человечество, Что с древних кафедр и амвонов Из уст помазанного жречества Прольется творческий глагол. Все церкви мира — лишь хранители Заветов старых
Играя мальчиком у тополя-титана, Планету выдумал я раз для детворы, И прозвище ей дал, гордясь, — Орлионтана: Я слышал в звуке том мощь гор,
Еще, в плену запечатанных колб, Узница спит — чума; В залах — оркестры праздничных толп, Зерно течет в закрома… Кажутся сказкой — огненный столп,
…И слились вечера в морок Огневицы, очей, губ… Только тот, кто не прав — дорог, Кружевнице Ночей люб. Ей несу я — живой жертвой
Как чутко ни сосредотачиваю На смертном часе взор души — Опять все то же: вот, покачивая Султаном, веют камыши, И снова белый флигель —
Ночь снизошла, всю ложь опровергая. Забылся день, подобный чертежу… К твоим вратам. Обитель всеблагая, Очами внутренними подхожу. Вот, стройный пик, как синий конус ночи,
В те дни мне чудилось, что Ты Следишь бесстрастно с высоты За жизнью сирой, За жертвой и за палачом, Как Дева грозная с мечом
Чуть колышется в зное, Еле внятно шурша, Тихошумная хвоя, Стран дремучих душа. На ленивой опушке, В землянике, у пней, Вещий голос кукушки Знает счет
…Еле брезжило «я» в завихрившемся водовороте, У границ бытия бесполезную бросив борьбу. Что свершается: смерть? предназначенный выход из плоти? Непроглядная твердь… И пространство черно,
Когда закончишь ты вот этот крошечный Отрезок вьющейся в мирах дороги, Не жди кромешной тьмы заокошечной: Миры — бесчисленны и тропы многи. Одни —
Всю ночь плотным кровом Плат туч кутал мир… И вот луч багровый Скользнул в глубь квартир. Бежит сон бессильный Дневных четких схем… Наш враг
В каких морях рожденная волнами, Ты смотришь вниз, строга и холодна, Держащая мой дух и правящая снами, Моих высот верховная луна? Я звал тебя
…Ты ждал меня в ночи паденья, Сквозь беглые блики свиданья, Моля моего нисхожденья В предел твоего мирозданья. Но юные руки не смели Взять ключ
Никчемных встреч, назойливых расспросов Я не терплю. О, нет, не оттого, Что речь свернет на трактор, вспашку, просо. Но кто поймет бесцельный путь? Кого
Не летописью о любви, Не исповедью назови Ты эту повесть: Знаменовалась жизнь моя Добром и злом, но им судья — Лишь Бог да совесть.
Приувязав мое младенчество К церквам, трезвонившим навзрыд, Тогда был Кремль, ковчег отечества, Для всех знаком и всем открыт. Но степенились ножки прыткие, Когда, забыв
Сколько рек в тиши лесного края Катится, туманами дыша, И у каждой есть и плоть живая, И неповторимая душа. На исходе тягостного жара, Вековую
Свищут и салютуют заводы и вокзалы. Плещут многолюдные радиусы трасс: Кранами, машинами сдвинуты кварталы, Площади расширены, чтоб лих стал пляс. В уровень с фронтонами
Когда обезьяноподобные люди На сумрачном дне незапамятных рас Вычерчивали на каменной груде Свой первый, звериный иконостас, — Они укрывались от зимних туманов В подземный,
Пренепорочная. Присноблаженная. Горней любви благодатное пламя, Кров мирам и оплот! Непостигаемая! Неизреченная! Властно предчувствуемая сердцами Там, в синеве высот! Ты, Чья премудрость лучится и
В будни, в удушливый зной, В сон, В медленный труд рыбаков, Чей-то безумный, хмельной Сонм Рушится из облаков. С хохотом перебежав Пруд, В пыль
И гудели вьюжными зимниками Боры в хвойные колокола… Преставлялись великими схимниками Истончившие плоть дотла; Поднимались в непредставляемую, Чуть мерцавшую раньше синь, Миллионами душ прославляемую
Запах мимозы: песчаные почвы, Скудость смиренномудрой земли, За белой оградой — терпкие почки, Море — и дорога в пыли. Запах цветка нежнее, чем лира,
Речи смолкли в подъезде. Все ушли. Мы одни. Мы вдвоем. Мы живые созвездья Как в блаженное детство зажжем. Пахнет воском и бором. Белизна изразцов
Холодеющий дух с востока, Вестник мирной ночной поры, Чередуется с теплым током — Поздним вздохом дневной жары. Щедрой ласкою день венчая, Отнимая свой грузный
Предваряю золотые смолы, Чащу сада в мой последний год. Утром — липы, радостные пчелы, Пасека, мед. Обойду ряды гудящих ульев, Опущусь на теплую скамью,
Так, в садах, квартирах, клубах, В небоскребах, тесных хатах, По лесам — в сосновых срубах И в росе, И в великом стольном граде На
В белых платочках и в юбках алых Девушки с ведрами у журавля, Рокот на гумнах и на сеновалах, А за околицей — лишь поля.
Но выше всех метакультур, объяв Их города в прозрачную округлость, Блистает сфера безграничных прав — Чертог взошедших в белизну и мудрость. От высочайших творческих
Киев пал. Все ближе знамя Одина. На восток спасаться, на восток! Там тюрьма. Но в тюрьмах дремлет Родина, Пряха-мать всех судеб и дорог. Гул
Я не помню, кто отпер засовы: Нет, не ангел, не ты, не я сам, Только ветер пустынный и новый Пробежал по моим волосам. Выхожу
Видно в раскрытые окна веры, Как над землею, мчась как дым, Всадники апокалиптической эры Следуют один за другим. И, зачинаясь в метакультуре, Рушась в
Здесь — уицраор. Там — уицраор. Третий, четвертый… Шесть… Семь.. Отблески тускло-коричневых аур… Темь. Что все былые казни и плахи, Войны и самые лютые
А в кварталах, клубах, по вокзалам, Залам — Шепот и объятия: — Со мной Давай!.. — В бульканьях и треньканьях гитары Пары Впитывают жадно
Разве это — монашество? О великой схиме Как дерзаю поминать Хоть единым словом?.. Ах, совсем другое! Другое вижу: Вот на летней лужайке, у зеленого
Если мы, втроем, вчетвером, Входим путниками на паром — Хорошо в закатном покое Озирая зеркальный плес, Загрубевшею брать рукою Влажно-твердый, упругий трос. Прикасались к
Над зыбью стольких лет незыблемо одна, Чье имя я шептал на городских окраинах, Ты, юности моей священная луна Вся в инее, в поверьях, в
На день восьмой открылся путь чугунный, Лазурных рельсов блещущий накал: Они стремились на восток, как струны, И синий воздух млел и утекал. Зной свирепел,
Вижу, как строится. Слышу, как рушится. Все холодней на земной стезе… Кто же нам даст железное мужество. Чтобы взглянуть в глаза грозе? Сегодня с
Сияла ровным светом газовая Цепь фонарей в ночной тиши, Неотвратимый путь указывая, Поцеловав глаза души. Ресницы вкрадчиво поглаживая, Лаская лоб, как вещий друг, Она
Я любил эти детские губы, Яркость речи и мягкость лица: С непонятною нежностью любят Так березу в саду у отца. Ее легкая мудрость учила
И «Вечную память» я вспомнил: Строй плавных и мерных строф, Когда все огромней, огромней Зиянье иных миров; Заупокойных рыданий Хвалу и высокую честь; «Идеже
Индия! Таинственное имя, Древнее, как путь мой по вселенной! Радуга тоскующего сердца, Образы, упорные, как память… Рассказать ли? – Люди не поверят, Намекнуть ли?
В сердце ночь. В судьбе темно, Ждать награды не с кого… …Поезда поют в окно — С Брянского, со Ржевского, От вместилищ тьмы и
Подергиваются пеплом оранжевые поленья, Сужается у камина и блекнет горячий свет… О, эта терпкая мудрость просвечивающих мгновений, Когда ты уснешь бездумно, и ласк твоих
Свежий вечер. Старый переулок, Дряхлая церковушка, огни… Там тепло, там медленен и гулок Голос службы, как в былые дни. Не войти ли?.. О, я
Тихо, тихо плыло солнышко. Я вздремнул на мураве… А поблизости, у колышка, На потоптанной траве Пасся глупенький теленочек: Несмышленыш и миленочек, А уже привязан
Как не любить мне колыбели Всех песен, скорби, торжества, Огни твои, мосты, панели, Тысячешумная Москва! От игр в песке, в реке, в газонах, Войдя