Там, где в новых каменных дворах есть еще последние избенки, там играют радостно впотьмах скрытные мальчишки и девчонки. Роются средь всякой ерунды, в кирпичах,
Стихотворения поэта Солнцев Роман Харисович
Было все – и король-самодур, и чума средь пылающих улиц… Не порвался серебряный шнур, звенья времени не разогнулись. Войны длились по тысяче лет… поржавели
Пассажиры глядят на солнце. Полетит или нет самолет? Вдруг по радио: «Мальчик нашелся. Смуглый. В синих чернилах рот. Что ни спросят его – молчит
Я бегал по ночной стране, срывая в страшный холод голос –. тебе звонил… земля при мне – вдруг подо мною – раскололась! Ах, трещина
Кажется, в других уже веках – сверстники мои, лихой народ, гулкие пробеги на коньках, тонкий прогибающийся лед. Главное успеть! По темноте побыстрее, а не
Сказал механик-инвалид: – Буран сегодня лют. Жду шоферов –душа болит… Обратно-то придут? Хотя – привычен мой народ, и знаешь, не секрет: когда метель и
Желтый лист, осенний путь в дорогом краю… – Расскажи мне что-нибудь… – Я тебя люблю. Светит месяц в вышине, смотрит в жизнь мою… –
Они опять, опять в России во тьме летящих крыш и крыл минуты мира роковые, о коих Тютчев говорил! Чего же льешь в испуге слезы?
Оно так быстро исчезает – не птица и не самолет, а то, что мнится и витает, восторгом тайным душу жжет. Когда б запомнить было
Это сом иль облако в реке? Светит месяц, как ладонь твоя… Вот и я сижу на чердаке, воробей с душою соловья. Скрип уключин в
Не однажды с тобой в чужедальнем краю, где над морем белеют домишки, мы мечтали: пожить бы тут, словно в раю, взяв с собою родные
… с восторгом вспоминаю – над зеркальным пространством Волги – сросшиеся грозы, что проносились в юности моей с неистовством почти что театральным, а пароход
Лист пятипалый, очень скоро, как странный танец Петипа, кленовый лист проскачет в город, лист пятипа… И вскрики чаек в день жестокий, где лист багряней
И дожили – явился страх аж перед собственным народом! Зря обещали реки с медом, быков забитых – на кострах. И музыка гремела зря, все
Почему я не еврей – я б уехал прочь!.. На сырой земле моей мало белых рощ. И отравлена река, и горит село… Я б
Грузовик ли, метелица ль мимо, птицы ль сбились в живую струю – перед вихрем летящего мира, отступив, я смятенно стою. Мысль горела в душе
Как радостно, приехав издалека, минуя деревушки, города, зеленый лес и озеро с осокой, где чистая зеленая вода, как радостно, приехав издалека, сквозь тучу соловьев
Фонари на столбах гаснут в третьем часу. Свет далекий в далеком родится лесу. Не бандит я с дороги веселых ножей, но ловлю с чемоданами
Хворь отошла, и мальчик встал, несмелый… Тепло и тихо. За ночь намело. За каждым холмиком сияет белый снежок, как бабушкино помело. Или как будто
Ты прости мне былые грехи (водку, слезы, сердечную смуту), что, покуда читала мои стихи, постарела еще на минуту…
Потемнели сады, потемнели, осыпается яблонный цвет. И я понял на этой неделе – в быстром мире бессмертия нет. Все уйдет, даже дерево это, хоть
Какая может быть работа, и как потом глаза сомкну, когда за дверью дышит кто-то и примеряет нож к замку? Какая может быть услада от
В ямках, по склонам, у комлей берез редкие пятнышки снега не тают. Темно-зеленый брусничник промерз – словно педаль, заскрипев, проседает… Что-то зима задержалась пока.
Любовь порой игрушкой притворится… но если ту игрушку расколоть, она становится огромной птицей – и разорвет когтями вашу плоть! Так пусть живет в обличии
А что есть Муза? Друг мой милый, порой она – милиционер, тебя резиновой дубиной не убивший, например. Или неодетая девчонка вопящая из «воронка», что
Колесо алмазной колесницы, на которой эльфы пролетали, на моей ладони серебрится, только долго проживет едва ли. Но, пока и светится, и греет высшее свидетельство
Глядя в темные зрачки собаки, все ж боюсь поверить до конца, что она все понимает… враки, думаю я тускло у крыльца. И погладив лошадь
Расплавили колокола, сожгли таинственные книги. Надежда первой умерла под те воинственные крики. Любовь… она была – как жизнь, возможная и под водою! И только
В монастыре, припав к порогу, иль в океане на плоту в уединении подолгу смотреть в сырую высоту. И страстно вопрошать часами, годами требовать, чтоб
Жарко! Суслик – ванькой-встанькой у дороги на виду. Я иду с комсоргом Танькой, речи дерзкие веду. Мол, стишки-стихотворенья о героях, о хлебах – как
Наслаждаюсь одиночеством: лес, малина да репей. В небесах шмели проносятся, рядом едет Енисей. Я уснул в траве, как маленький… скачут птицы, учат петь… и
Ах, эстрада, зачем же ты поэта тянула наверх? Точно камушки в речке, блестели глаза в темном зале… А он рвался, кричал про двадцатый, собственный
Мороз такой, что роща вся седая. Присел щенок пописать – и примерз, визжит… Ножом я шерстку отсекаю – и прочь бежит щенок… Мороз, мороз.