Я променял весь дивный гул природы На звук трехмерный, бережный, простой. Но помнит он далекие народы И треск травы и волн далекий бой. Люблю
Стихотворения поэта Вагинов Константин Константинович
Кентаврами восходят поколенья И музыка гремит. За лесом, там, летающее пенье, Неясный мир лежит. Кентавр, кентавр, зачем ты оглянулся, Копыта приподняв? Зачем ты флейту
В пернатых облаках все те же струны славы, Амуров рой. Но пот холодных глаз, И пальцы помнят землю, смех и травы, И серп зеленый
Вы римскою державной колесницей… Вы римскою державной колесницей Несетесь вскачь. Над Вами день клубится, А под ногами зимняя заря. И страшно под зрачками римской
В. Л. Каждый палец мой — умерший город А ладонь океан тоски Может поэтому так мне дороги Руки твои.
В. Л. Упала ночь в твои ресницы, Который день мы стережем любовь; Антиохия спит, и синий дым клубится Среди цветных умерших берегов. Орфей был
Человек Среди ночных блистательных блужданий, Под треск травы, под говор городской, Я потерял морей небесных пламень, Я потерял лирическую кровь. Когда заря свои подъемлет
Дрожал проспект, стреляя светом Извозчиков дымилась цепь, И вверх змеями извивалась Толпа безжизненных калек. И каждый маму вспоминает, Вспотевший лобик вытирает, И в хоровод
Вечером желтым как зрелый колос Средь случайных дорожных берез Цыганенок плакал голый Вспоминал он имя свое Но не мог никак он вспомнить Кто, откуда,
Не лазоревый дождь, И не буря во время ночное. И не бездна вверху, И не бездна внизу. И не кажутся флотом, Качаемым бурной волною,
Сынам Невы не свергнуть ига власти, И чернь крылатым идолом взойдет Для Индии уснувшей, для Китая Для черных стран не верящих в восход. Вот
Спит в ресницах твоих золоченых Мой старинный умерший сад, За окном моим ходят волны, Бури свист и звезд голоса, Но в ресницах твоих прохлада,
У каждого во рту нога его соседа, А степь сияет. Летний вечер тих. Я в мертвом поезде на Север еду, в город Где солнце
Крутым быком пересекая стены, Упал на площадь виноградный стих. Что делать нам, какой суровой карой Ему сиянье славы возвратим? Мы закуем его в тяжелые
Бегает по полю ночь. Никак не может в землю уйти. Напрягает ветви дуб Последним сладострастьем, А я сижу с куском Рима в левой ноге.
Мы Запада последние осколки В стране тесовых изб и азиатских вьюг. Удел Овидия влачим мы в нашем доме… — Да будь смелей, я поддержу,
Подделки юную любовь напоминают, Глубокомысленно на полочках стоят. Так нежные сердца кому-то подражают, Заемным опытом пытаются сиять. Но первая любовь, она благоухает, Она, безумная,
Норд-ост гнул пальмы, мушмулу, маслины И веллингтонию, как деву, колебал. Ступеньки лестниц, словно пелерины, К плечам пришиты были скал. По берегу подземному блуждая, Я
Чернеет ночь в моей руке подъятой, Душа повисла шаром на губах; А лодка все бежит во ржи зеленоватой, Пропахло рожью солнце в облаках. Что
О, сколько лет я превращался в эхо, В стоящий вихрь развалин теневых. Теперь я вырвался, свободный и скользящий, И на балкон взошел, где юность