Я бы петь пошла, да сдавило грудь, танцевать бы пошла да уж как-нибудь. Я бы в круг пошла — шире, шире круг! — если
Стихотворения поэта Астафьева Наталья Георгиевна
Гляжу на землю в оба, покуда не умру… Палевое облако в темном бору. Клубком раздетых веток береза парит. Снег в искрах фиолетовых как в
Ты здесь, ты ходишь, ты жив. А ветер Москву качает, за каменные плечи схватив… Ты здесь, ты ходишь, ты жив, я часто тебя встречаю.
Я все еще привыкла удивляться твоим словам, внимательным и нежным, к тебе иду на грани удивленья почти три года неправдоподобных. Но если правда есть
Осталось наше поколенье без женихов и без мужей. И снова книга на коленях, а за окном — бумажный змей. И май, и полон двор
Иди, пожалуйста, куда хочешь, снег сошел, земля камениста, и наш союз, беды короче, до самого злого листка перелистан.
Природа плодовита, избыточно щедра, вся зернами набита, икринками черна. Как пущенная чаша по кругу — пей, пьяней! Как праздничное брашно на братчине людей. Она
Я несколько дней по центру столицы кружила… И вот на вокзале опять. Вижу усталые серые лица. Мучительно хочется спать. Вдоль стен вереницей – вповалку
Когда я потеряла тебя, я умерла, а надо было жить, и я научилась находить радость в простом: паук висел на паутинке, блестело крыло мухи,
Мне в детстве снились страхи, лес, ночь, разбойник, нож, а ноги как из ваты, догонит, не уйдешь. Я просыпалась с криком, не в силах
В жизни мы все артисты, где румянец, где румяна — не поймешь… Закружились листья, ветром ветреным пьяные. Не поймешь… Идешь по дорогам, только звезды
Умирает человек… Как мамонт вымерший, он уйдет в холодный, мерзлый грунт. В небе над туманными вершинами спутник пролетает, чертит круг… Как же победивший расстоянья,
Две руки, как два больших крыла, да любовь, прямую как стрела, устремленный в будущее взгляд, — ты сегодня все отдать мне рад. Говоришь, со
Схвачу руками голыми в объятья целый свет. Уткнусь скулою в полымя, а матери-то нет. Над бельмами разверстыми чернее воронья просторами безвестными кружится жизнь моя.
Хамелеоны, лицемеры, их термидоры, их брюмеры, премьеры, принятые меры, эксплуатированье веры наивных и несчастных масс… И нет на них чумы, холеры, чтобы от них
Принижать до голода, подавлять до шепота добываньем золота, превращеньем в робота. Страшная, несчастная — темнотой объятая… И за то ужасная выпала расплата.
Когда я, в мыслях о тебе, вдруг стану среди комнаты, забуду я, зачем пришла, — одно на свете помню: облокотился человек на холод подоконника…
Гляди, волчица волку зализывает раны, ребенка-человека выкормила брюхом… Мы вышли из природы, как пули из нагана, ляг, приложись к планете раковиной-ухом. Зерен созреванье, в
Если б в сущность мира вникла, может быть, сошла б с ума. Примирилась и привыкла, и даже нравится тюрьма.
Распластала крылья мать над цыплятами, верю, их не отнять коршуну проклятому! Мир тревогой поколеблен. Нам с тобой грозят войной. Как тебя спасти от неба,
Гордилась я, всегда гордилась слишком, была горда, и это не беда, вот только нет, нет у меня сынишки, а пролетели лучшие года. Живу одна
Рассеялся туманище, и вот — смотри — луна: как в половодье тающий литой обломок льда. Нет, как в тазу обмылочек, скользнувший из руки. Нет,
Могла б давно я провалиться в ад, в тартарары, сквозь землю, в неизвестность, когда б не сердца золотая песня, когда б не твой, меня
Ночь. Движутся военных группы во мраке города ночном. В машины стаскивают трупы, везут из города тайком… Кто и когда, в какие годы над ними
Рассвело… Не успела прилечь — продремала ночи остаток. Истопила хозяйка печь. Ребятишки кричат, как галчата: — Мам, а мам, покушать бы как? — Чего?
А сохранилась ли его библиотека? — спросила женщина, историк, кандидат. Ей нужен материал, ей предстоит доклад, ждет от меня она и сведений, и дат.
Скоро жизнь покатится за край и – прощай, планета… Я люблю тебя, земля, с каждым годом жарче: облака и тополя и твоих щенят. До
Где ты, с красною звездой, в кожанке помятой? За какой лежишь рекой, скошен автоматом? Я у тех берегов сроду не бывала. Я твою крутую
Иных достойная, наверно, я в черных платьях с плеч чужих любила, верная, неверных, дарила, щедрая, скупых. Плоть по ребенку тосковала, с деревьев падала пыльца
Живем ворчливо и спокойно, грядущий день не торопя. А где-то на планете войны и кровь людская льется зря. Я вся еще так наболела террором
Сплошная фраза — человек. А голос — как поток! Такое солнце из-под век — хоть надевай платок! Хоть к цоколю неси цветы — такой
Не выношу я жалости, ее прокисший дух: одно из двух, пожалуйста, одно из двух. Не выношу я слабости, ее округлых глаз… Паук кривыми лапами
Я люблю тебя! — прочитаешь во взгляде, но мало: я люблю тебя! — мои руки повторят тебе. Я люблю тебя — я тебе бы
Ты со мною всегда, словно мертворожденный ребенок, давней болью тупой где-то возле груди — не вздохнуть. Что ж не плачешь ты, мать, у напрасно
Тихая, тихая, тихая ночь. Спят городские кварталы, как дети,- как одеялом, окутаны тьмой. Только все так же стучит за стеной маятник вечного хода столетий.
Любовь, я тебя качала, как мать качает ребенка, кутая в одеяло, бай-бай напевая тихонько. Любовь, я тебя поднимала, как знамя на баррикадах. Но все
Бросил ты меня одну. Флаги плещут над Москвой… Встречный пьяный подмигнул: «Не пойдете ли со мной?» Сколько от тебя обид разных я ни приняла
В хлебном поле пусто, выметено чисто. Но стоит капуста в синеватых листьях. Кочегар-октябрь жжет костер растений, курочкою рябой смотрит сад осенний. Руки я отмою,
Река бежит по свету, толкая берега, то в зелень трав одета, то в белые снега. То девушка нагая на желтом берегу. То будто мать
Припасть к берегу, желтому, песчаному, прогретому солнцем, пустить корни и стать ивой или сосной. Но остановится сердце, замерзнут глаза, не увижу солнца, желтого песка
В небе кривой месяц, в соснах сырой ветер. Ты уже целый месяц мечешь слова на ветер.
Помнишь, близость завязалась желтым узелком? Я с тобой в те дни встречалась, словно рожь с ножом… Как большую рожь, под горло ты меня косил,
Менять местами верх и низ? И там и там — лишь мразь и мерзость. Что толку правду-матку резать! Убили веру в коммунизм и предали
Загину я, совсем загину, как ветер в поле под сосной, но мир лучистый не покину, а стану елочкой лесной. Пробьюсь однажды на болотце, и
Усталый человек с креста глядел закрытыми глазами. Резные языки костра подошвы голых ног лизали, но мускул ни один не дрогнул на лбу, возвышенном и
Я к вам еще приеду после смерти, послушаю, о чем молчите вы, хочу я знать, не вымерли ли львы, и на кого теперь похожи
Я навеки независимой быть хочу ото всего: от твоих красивых писем, от вниманья твоего. От одежды и от хлеба, от квартиры и от сна
Шел в черные сукна прохожий одет… Мое пальтецо иностранное и с хвостиком мягкий берлинский берет смотрелись как чуждое, странное. Стыдилась я платьев вельветовых —
Каблуками бы топтала, била белое лицо, чтобы сердце не рыдало, не любило подлецов. Сдвинул маленькие глазки, словно камень на пути… Как могла к тебе
Я, как солнышко с неба, глядела на вас, заливаясь слезами, девчонка-подросток… Ваши лица… Сквозь слезы их вижу сейчас, как сквозь зыбкую воду затопленный остров.