Как ветер гонит в озими зеленой широкую лиловую волну, как молния пронзает свод студеный (а отблеск в речке мечется по дну), как откликается на
Стихотворения поэта Солнцев Роман Харисович
Ветер ломит лес березовый, роща старая скрипит. Сок в изломах пенно-розовый. Муравейник еще спит. Свиристели плоской тучею пролетели… гул во тьме… Я желал бы
Отец латыш, а мать еврейка, а в паспорте сверкает «рус». Вполне враждебная семейка – из Риги гонят в б. Союз. Стоит вагон, рассыпан груз.
Не удержался я от горьких слез, поцеловал конверт и – бросил в ящик… Ответа нет и нет. Стоял мороз. Наверно, мой конверт подвис, примерз?
Я б так хотел, чтоб все они вернулись, мои соседи – в новое село, с тех сталинских, краснознаменных улиц, где в окнах не у
И заметил человек, пребывавший век в тревоге, что просвечивает снег на изломе у дороги. В предвечерний теплый час тает, тает белый наст. Оседают этажи
В шевельнувшихся льдинах зеленых заскрипели – стоят корабли. Снег лиловый на северных склонах все не тает, мерцает вдали. Но уже продаются мимозы. Пахнут медом
На переходе, между двух лавин – рычащих пролетающих машин – на островке асфальта, в час дневной старушка поздоровалась со мной. Но кто же это?..
Темнеют небеса к полуночи… с востока все позже выбегает алый шар. Но все еще шуршит пред лодкою осока, и птицы с овцами толкутся у
Темной зимою и летом, синюю тучу подняв, катится грохот за лесом – это проходит состав. Что-то тяжелое тайно люди провозят опять. Было забрел я
Из ельника вышли к закату, из тьмы на огненный свет. Огонь был как по заказу. Здесь птицы… каких только нет… С опушки в лес
Никто не спасет никого. И каждый, как волк, обречен. Ни бабушкино колдовство, ни верность великая жен не даст ничего, ничего. Взрывается яблонный плод игрушкой
Вчера меня убить хотели на углу. Мне трудно говорить. Но все ж я вас люблю. Мою пробили дверь, ворвались в жизнь мою. Мне нелегко
Прилетела синица и спела торопливую песню свою. И за это короткое дело я крылатую гостью кормлю. Прилетел и задумчивый ворон, опустился на ржавый сучок.
Я встретил стрекозу – она средь краснотала, смотрела на грозу, сверкая, трепетала. Здесь ползала змея, свое лаская тело. Здесь муравьев семья, как солнышко, кишела.
Мне приснилась юная женщина, или даже девочка, я беру ее тонкие руки, кладу на бумагу и обвожу карандашиком пальчик за пальчиком – и теперь
Я до самой смерти тебя завоевываю, словно волк, завывая. Снег тебя обмотал, окружил заволокою – где ты там, моя золотая? Может, лишь на краю
Нам еще далеко до финала. В старом бархате красных кулис, что знаменами были сначала, мы столкнулись с тобой, обнялись. Где-то рядом, внизу, в темном
В холодный день, сырой, лиловый, на склоне северном, на левом, запахло лилией медовой, сказать по-русски – красодневом… Я перед ней устало рухнул, дышу, губами
Я встал на берегу. Мой голос тонет в громе. Вдоль берега шипит прибойная гряда. Свивает свиток свой мрачнеющее море, как ангел – небеса в
Одинок, как морская ракушка среди гаек стального завода. Как часы под названьем «кукушка» средь лесного живого народа. Как колодец глубокий-глубокий, позабытый на дне океана.
Снег выпал – как в праздник счастливый билет! Он чудный… Он, знаете, белый, из снега! Он выпал. На Марсе споткнулся поэт… А снег на
Хотелось жизнью легкою пожить, да сборы долги… Магнитофонной пленкою обмотаны все елки… Тропа была не узенькой, но замерло кочевье. Умолкнувшею музыкой опутаны деревья…
Это счастье – день слепящий над мостками, над водой, не во сне, а настоящий, весь просверленный пчелой. И твоя, твоя живая тайна, девушка… она
На закате, средь серых клубов, синих ядер и красного пыла, над землей, над страной городов это облако белое плыло. На углу продавался задешево язь,
Холодные, как изваянья, и глупые, как воробьи, загадочные созданья – о женщины не мои! Одна, которой я верен, понятна, как день без вина… А
«Тяжела ты, шапка Мономаха!..» – слышу среди всяческой лузги. Ну, а Мономахова рубаха? Да и, прямо скажем, сапоги? Ты попробуй, посиди, поцарствуй… Что там
От города тянуло смрадом, тем ядом химии, теплом, когда нет места ни дриадам, ни феям в свете голубом. Когда к тебе приносят на дом
Ждал унижения, что ли, хоть виноват был сам. Лязгнуло! Мимо окон поплыла ты, как зимняя ветка… Чтоб хоть видеть тебя еще, я сквозь вагоны
Сидишь в ночи, в сердцах сломав перо. Ты с истиною не играешь в жмурки. Ты видел человеческую кровь не только в поликлиниках, в мензурке…
Столько лет проникаем друг в друга – Бог нам в помощь, слова и глаза… Но порою так страшно, так трудно – ты чужая –
О, сколько по углам России клянущих скучное житье, поверивших в чины большие, в предназначение свое! Все временно, по мыслям вашим: и этот дымный городок,
Вот и нет Астафьева Виктора – так себя он в шутку называл. И не будет на земле повтора – это все же не лесоповал.
Как говорится, еду с ярмарки. Уже давно за пятьдесят… Не для меня литые яблоки в садах за ситцами горят. Не для меня играет музыка
Этот человек наставил на полях моих стихов карандашом тоненькие вопросительные знаки. И я боюсь теперь на тетрадке резать мой черный хлеб. Мне кажется, я
Перо потяжелее якоря. Спать не могу. Как службу мне нести?.. Я в зоне пострашнее лагеря – я в зоне ненависти. За то, что годы
Корявые и злобные слова – пора их сжечь. Пусть будет как земля и как трава простая речь. Любой ребенок верно говорит: Звезда. Вода. А
Мы жили средь глухих берлог, где прель, малина, совы, сырых теней наискосок тяжелые засовы, мы жили средь отвесных рек и красных павших сосен… Мы
– Что ты увидел, скорей расскажи. – Да ведь и ты не слепой?! – Но интересней послушать про жизнь. В книге прочесть роковой. –
В пальтишке старомодном, рыжем стояла ты в дверях ларька. И ростом показалась ниже, и обувь как у мужика. Безжалостное разрушенье красы почти что неземной
Проходя по вечернему свету, как сквозь речку, в бору голубом, мельком вспомнил я девушку эту, что любил в красном детстве моем… Но попал в
Мне вспомнился голос свирели иль посвист таинственных птиц? Я вижу цветенье сирени, иль это фонтаны зажглись? А это – девчонка-старушка? Такое уж платье у
Я никогда не забуду это. Мы ехали с мамой военным летом, машину швыряло колючим ветром… Да, никогда не забуду это, как темной ночью в
Я показал стихи однажды отцу, он хмуро их прочел. Вдаль посмотрел, по трассам пчел, где дым стелился наших сел… И вдруг сказал: – Вполне
Всю ночь на Родину дорога мне снилась, будто жил вдали. И вот стена… пригнись немного – нора почти что у земли. Я опускаюсь на
Трудная речь… препинанье заики… мысль тяжела, как в мозгу гематома. Как же мне выдавить, вымолвить крики, те, что услышал я в поле и дома?
Случайные реки блеснут и погаснут за дымным леском, и снова навеки Я с ними, скользящими, мало знаком, как с вами ли, с ней ли,
…Переплывали речку, как в кино переплывает раненый Чапаев, оглядываясь… падали на дно, всю армию враждебную измаяв… И каждый взять в ладони угли мог пылающие
Над степью хакасской взрываются грозы, темнеет земля и белеет земля. Помет лошадиный, как серая роза, лежит на холме среди пут ковыля. А красные скалы,
На ветровом стекле дождинки в цвет стекла, как будто слабой тушью обрисованы прилежно. Они шевелятся. И вот – одна стекла. Другую повела. И увела