Стихотворения поэта Астафьева Наталья Георгиевна

Слава те господи, я дома, где все мне близко и знакомо, где льется просто и легко жизнь, как парное молоко. Где дочь моя —

Какие темные дела, какие темные печали наш мир с младенчества качали, что весь он корчится от зла? Что нет на нем живого места —

Я оживаю медленно и робко — после дождя затоптанная тропка, пока ее однажды не разроет живучею железною травою. Не думаю, тебя не вспоминаю, а

Скользили в небе самолеты, выискивали жертвы, и люди хотели слиться с землей, втянуться в нее, как дождевые черви. Меня на куски перемалывала мясорубка, но

Не хватает сил на эту житуху, столь нелегкую, боже правый. Режет воды дня, как сонную бухту, неуклюжий корабль державы.

Кровью пылает закат. Ночь – он все выше… Это русские села горят, с треском рушатся крыши. Снег – по грудь. Путь проторить нет силы.

Куплю я блузки, платья, вино и сладкий торт… Кто мне за боль заплатит, за слезы, кровь и пот?

На привычном бездорожье, сердце в холодок закутав, трудно различить в прохожем, кто прохожий, кто попутный. Но, поверив в невозможность, лишь похожего замечу, свято и

Я мыслю мир конкретно: земля, на ней трава. Раскрылась шишка кедра: родятся дерева. И вот стволы краснеют среди хвои в бору, где хлорофилл в

Нельзя попасть под рев толпы, несущего потока — на всякий случай сбычив лбы, проходим одиноко. Поднимет низменный сей рев и вынесет на гребень того,

Сидела я, пестро одета, пекла картошку на костре, и медленно катилось лето и спотыкалось на кусте. Катилась жизнь свободным ходом, паслась корова, рыскал волк,

Ты после смерти мне являлась, вела негромкую беседу. Мне целый год еще казалось, что ты жива, что я приеду. Будто надежда на спасенье еще

Здесь, где каждое мгновенье рвется прочь, как дикий зверь, переполнилось терпенье темной горечью потерь.

Еще почти ребенком ты шла на жертву, мать. Век обернулся волком, чтобы живьем сжевать. Шакалом и гиеной, чтоб кости обглодать… Светло и откровенно ты

Когда уйдешь, я не заплачу, лишь подарю нелегкий путь: тоску по дому и в придачу два тихих слова: «Не забудь!» Как ласточки, как перепелки,

Я спрятала в твоих руках свое лицо, и месяц ссоры прошел, как месяц в облаках, как блеск заката на озерах. Но все пойдет своим

Не высланная я была — дочь высланной. Но я-то в ссылке въявь жила, не мысленно. Я помню ссыльные места, где бедствовала. В те дни,

Кто умеет та-ак жалея понимать не на словах? Нет воздушней и нежнее тени матери во снах.

У него я вижу не морщины, а глаза пытливо-человечьи… Пусть глядят красивые мужчины, как я с ним иду, расправив плечи. Пусть глядят. Немолод, я

Дочь, как Венера, вышла из меня: какие бедра, плечи и колени! Но есть еще и красота коня и линии лекальные оленя. Люблю детей, коней,

Подбитая совесть сосет их, как тля. К ним ластятся столики, льстиво юля. Их кровь — алкоголь, их нерв — никотин, их пальцы трясутся —

Уведи меня скорей в закоулки духа, Врубель! Там, где свечками сирень и цыганочка, как уголь. Там, где бабочкой тона брошены вокруг небрежно. И где

Хоть нет нигде там того света, а только временное тут, мне снятся люди с того света и – по приметам – туда зовут.

Может быть, не в самом лучшем виде, все же прожила я, полюбив, никого на свете не обидев, комара от скуки не убив. По земле

Первая военная зима. Обескровленные реки стали. Ветры, сталью проводов звеня, чуть шевелят голыми кустами. Холодно от падающих звезд, и деревни издали горбаты… И сутулые,

Девчата ночью приходили с танцев, с катков, с концертов, из библиотек, во всю щеку прихвачены румянцем, отряхивая варежками снег, и после смеха, чая и

Тишина — это мать. Вглубь — как леска. Бьет ногами ребенок в утробе. Тишина невозможна без всплеска. На площадку слетаются голуби. Тишина — это

Там плыли облака, как пышные подушки, и травы, и снега развешивали уши. Там простиралась степь, там царствовало солнце. Там рассыхалась крепь забытого колодца. Там

Выходишь – ослепляет тебя синева. Объемные тучи на небе синем. Скоро лягут на землю снега, голые деревья оденет иней. Поздняя осень, а грязи нет,

По избе шныряет ветер, где-то в щелки проскочил… Спрятались на печку дети, тарабарят, как грачи. К костенеющим от стужи пальцам книга приросла. И уже

К земле потянет тяжесть лет – прилягу и глаза закрою. Махнет мне вслед зеленый лес, земля сомкнется надо мною. Как зверь, закрытый на засов,

Давно прошел в природе бум рождений… Мир-конвейер порван. Наш секс — бесплоден и угрюм: стриптиз, эректор, телепорно.

Бывало, женщины сойдутся в кружок, как боевая рать, с прихлебом тянут чай из блюдца и ну мужчин перебирать. Ткнут бублик — пшел гулять! —

Сотни Садовых колец обегу, знаменуя крах… Вымотаться, вымотаться вконец, чтобы только боль в ногах!

По бережку, по бережку, под мостиком, под мостиком махнула щука хвостиком — и нет уж прошлых дней, и нет уж тех людей. Лишь я

Пернатый танец брачного обряда — треск крыл — крестом раскрытые крыла. Как мать-земля рождением брюхата, я в свой черед тяжелая была. Несла, как воду

Мерзлота консервирует мамонта. Я пойду, закопаюсь в снега, в мерзлой почве материка сохранюсь — Афродита из мрамора. Я простое земное творенье, ничего — лишь

Ближе к Сейде, в худосочном бескровном ельнике болот, пустые — дождь, как червь, их точит — бараки щерят черный рот. Ни троп, ни кладбищ…

В каких таких краях, снегами заметенных, на райских островах, на карту не внесенных, или в лесах глухих, сомкнувшихся стволами, живет мой лучший стих, как

От закопченных деревянных стен уводит в гору крестная дорога. Я, Магдалина, плачу у колен Исуса человека, сына бога. Он изнемог от ласковой любви ко

Вот кадры в крупном плане: тарелка, ложка, хлеб. Вот двое на экране. Вот в глину вмятый след. Дорога. Виллы… Ивы… Но это был лишь

Люди — колючие тернии. Страшный измученный край. Полнится чаша терпения, льется уже через край. В воздухе носится смута. Лица угрюмы, резки. Чудятся рокотом бунта

Я повернулась, поскользнулась, и вдруг душа во мне очнулась, в пространство крылья простирая: вцепив кривые коготки, вишу под крышею сарая, достаньте — руки коротки!

Мне тепло, прекрасно. Снилась мне любовь. Не душила астма, не гремела кровь. Сердце, бейся мерно, четко, не части! Я держу все нервы, всю себя

Свет прогресса! Столько крика, ненависти, толкотни… Все от мала до велика лезут кверху в наши дни. Кверху прущее, слепое, разветвившееся сплошь… Что же, что

Землетрясенья, взрывы, вопли, тайфун, цунами страшный вал… Но все живут, кто не утопли, мир новых деток нарожал. Сулит то встречу, то разлуку крутящий вихрь

Такой стоит тончайший звон в лугах весь день, как будто на невидимом току таинственный ведется обмолот, в стеклянных мелодичных молотилках проносится мельчайшее зерно, и

Вся жизнь была тяжелой, как мерзлый куль с углем. Я проросла, как желудь на пустыре глухом. Вся жизнь была тяжелой, нескладной и смешной. Словно

Птенцов накормят птицы в зеленые июли. Весной взыграют рыбы под синей толщей льда. В леса умчатся звери. И в копоти и в гуле живут

Спят, свернувшись клубочком, ежи, спят жуки, спят, склубившись, ужи. Пожелтевшие иглы сосны крепко спят – еле теплится жизнь. Спят овраги, дороги, кусты, спят снега,